Повседневная жизнь паломников в Мекке - Слиман Зегидур

Один из охранников Заповедной мечети утверждает, что оскопление — это «варварское и недостойное» занятие и что оно запрещено на всей территории королевства, тогда как другой страж Каабы уверяет, что в городе сотни евнухов, и кастрированы они именно здесь. «Не может этого быть! — возражает главврач местной больницы. — Многие хирурги иностранцы, и, если бы они занимались подобной практикой, это бы рано или поздно всплыло».

Второй расспрошенный нами ага признался, что он родился в Мекке сорок лет назад и никогда ее не покидал «даже чтобы доехать до Джидды»! То есть его оперировали прямо в святом городе? Но тут из него невозможно слова клещами вытянуть. Он женат. Но счастлив ли? «Служить в Доме Божием — это счастье», — шепчет он с мечтательным видом. Но его жена так хотела бы иметь детей… «Мы страдаем из-за этого, но верим, что в раю у нас их будет восемь, как у моих родителей». Кроме того, он признается, что в Дарфуре (Судан), Асмаре и Аддис-Абебе (Эфиопия) все еще тайно кастрируют детей. «Да, — неохотно соглашается главврач, — я слышал, что евнухи служат в частных домах… Вы же понимаете, что на границе таможенники не залезают в трусы пассажирам. Юноша-кастрат из Эфиопии вполне может оказаться в Мекке». Мы верим, что правительство Саудовской Аравии запрещает подобную практику, но, возможно, евнухи так же, как и века назад, работают в частных домах как в Мекке, так и в Медине.

«Мы так много говорим об инфибуляции в Африке, — замечает паломник из Палестины, — но о кастрации мы предпочитаем молчать. Мы встаем на защиту национальной и религиозной целостности — замечательно! Но почему половую целостность мы не считаем неотъемлемым, естественным правом человека? Трагедия евнухов никуда не исчезла. Кастрация процветает в Эфиопии и Судане, а здесь этих несчастных принимают служителями в гарем и в Харам».

Слабым утешением для скопцов является то, что хадис считает их мучениками, наряду с безнадежно больными, утопленниками, сгоревшими заживо, с женщинами, умершими в родах, с верующими, скончавшимися в результате отравления или от несчастной любви.

Отель сотрясают возмущенные протесты сотен его жильцов. Дело в том, что нет воды, а мы на пороге восьмого дня зу-ль-хиджа, дня напоения (яум ат-тарвия). Сегодня верующие запасаются водой перед тем, как отправиться к горе Арафат. Краны абсолютно сухие, официальной делегации и след простыл, а мутаввиф не желает ничего знать.

Улочка, ведущая к офису директора. Старик, вне себя от гнева, бросает ему в лицо: «Слушай, ты, падаль, чтобы совершить омовение, мне пришлось купить две бутылки минеральной воды за шесть риалов… По-твоему, это нормально?» Саудовец бледнеет, его служащие-египтяне застывают на месте. Никто еще не осмеливался здесь даже поднять взгляд на мутаввифа! Ему отвешивали только низкие поклоны. Хозяин отеля угрожает вызвать полицию. «Давай, зови, — дружно отвечает толпа, — зови, и пусть они арестуют сионистов, которые осмеливаются требовать воду!» Атмосфера накаляется. «Вот каков ваш ислам! — надрывается молодой паломник. — Мы платим вам деньги, а вы нас мучаете жаждой!» На самом деле известно, что отели экономят на воде, которая в Мекке стоит очень дорого, и на кондиционерах, которые то и дело выходят из строя.

Обвинения, упреки и оскорбления так и сыплются на мутаввифа, который пытается втянуть голову в свое тучное тело, как черепаха в панцирь. Внезапно слышится чей-то громкий крик — «Постойте! Он не виноват! Это все Бааса, это она играет с нами в прятки!» Кое-кто предлагает перевернуть город с ног на голову, найти и линчевать «врагов Аллаха». Надменный хозяин гостиницы, довольный тем, что ему больше ничего не угрожает, бросает коварную фразу: «А разве у вас в Алжире воду не отключают по нескольку раз в день?» Бунтовщики остывают и неохотно признают, что так и есть. «Ну вот, — заключает он, — а теперь подумайте о том, что здесь, в пустыне, у нас те же проблемы!» Это верный ход: расстроенные паломники вываливаются на улицу в поисках бутылок с минеральной водой.

Солнце уже раскалило землю и воздух, ветер тоже, кажется, несет огненные искры. Чувствуется жаркое дыхание пустыни. Имам в своей проповеди, прочитанной накануне, предостерегал паломников, говоря о том, какой вред может причинить жара. На самом деле он говорил обо всем. О ритуалах хаджа, о врагах уммы, об Афганистане, о рвоте, которая случается при солнечном ударе, о лекарствах, о пропаганде, которую ведут баптисты… И хотя подавляющее большинство присутствующих не понимало арабского языка, они стоически слушали имама, плавясь на солнце. Эта проповедь, собственно, — первая церемония паломничества. Вечером мутаввиф пообещал нам автобусы к десяти утра.

Улицы наводнены людьми, нагруженными тюками и снедью; полно машин, грузовиков и такси. Проходит время, но наших автобусов так и нет. Хозяин гостиницы ушел, а нашу делегацию найти невозможно. Алжирцы, предоставленные сами себе, с завистью поглядывают на тунисцев, садящихся в машины. Самые нетерпеливые безуспешно пытаются пристроиться к ливанцам, другие ловят такси за 50 реалов… Остальные ждут под зонтами до… 17 часов. В стороне группа военных штурмует автобус, пиная его в железные бока и осыпая ругательствами.

Согласно обычаю, паломники отправляются в этот день в долину Мина, расположенную в 6,5 километра к востоку от Мекки, затем через долину Муздалифа идут к горе Арафат, где на девятый день совершается центральный обряд хаджа — стояние у горы Арафат. Но из-за огромного количества паломников (во времена Мухаммеда их, конечно же, было куда меньше) до места назначения добираются раздельно, накануне или в тот же день на рассвете. Если же хаджи не сумеет достигнуть цели, то хадж объявляется недействительным — об этом ясно сказал пророк: «Паломничество — это Арафат». Машина мягко входит в толпу паломников, словно притянутая криками талбия: «Вот я пред Тобой… Вот я пред Тобой…»

Правоверные с презрением отказываются от комфортного автобуса и идут к долине Мина, как это делал Мухаммед, с намерением провести там ночь. Чтобы выбраться из города, они проходят по двум туннелям королевского дворца, а потом — по дороге, местами выложенной листовым железом. Идти пешком — занятие похвальное, ведь вы прикладываете усилия и вам приходится тяжело. Это путешествие эквивалентно семистам добрым делам, каждое из которых равно не менее 100 000 обычным ха-санат.

Тысячи автомобилей словно прилипли бамперами друг к другу, они делают крюк через Малу и держат путь в пустыню через убогие трущобы. Повсюду вздымаются скалы, крутые холмы, лишенные растительности. Слева возникают очертания горы Света (Джебель ан-нур), похожей на каравай хлеба, посыпанный сахаром, где пророк получил откровение. На горизонте растянулся зубчатый горный барьер Сарават, раскрашенный всеми оттенками охры. Тот же самый пейзаж, который наблюдал Мухаммед.

Но сейчас его частью является бесконечная вереница машин, оглашающая окрестности гудением клаксонов и громкими молитвами пассажиров. Дюжина пакистанцев вскарабкалась на крышу автобуса и развернула там знамена и флаги, как на демонстрации. На капоте и на багажнике восседает компания африканцев, распевающих песни и хлопающих в ладоши. Волна бесчисленных паломников нахлынула и затопила все вокруг. Восточный махмаль на современный, механизированный лад.