Солдаты Александра. Дорога сражений - Стивен Прессфилд

Верхняя Мараканда расположена на вершине крутого утеса, склоны которого обустраивались и укреплялись веками. Штурмовать такую твердыню — большая морока. Видимо, персы учли это обстоятельство, когда возводили там царский дворец, утопающий ныне в дивных садах, сохраняющих прохладу даже под немилосердно палящим афганским солнцем. Сейчас резиденцию повелителей Персии занимает Александр со своим окружением. Армия разместилась внизу, разбив палаточные городки по обоим берегам прихотливо петляющей водной артерии, ширина которой в зависимости от погодных условий столь же прихотливо меняется. Летом река то сужается до двух сотен локтей, то разливается на четверть мили. Бывает, она мелеет так, что собачонка может перебежать ее, не замочив брюхо, и уж, само собой, вода в ней не очень-то подходящая для питья.

Почему мы торчим здесь в разгар лета, когда самое время развивать наступление и закреплять свой успех? Мараканда не в состоянии содержать нашу армию, ее и один-разъединственный корпус непомерно бы обременил. Но войскам надо где-то спрятаться от бесконечного ветра и хоть как-то прийти в себя. Людям требуется дней двадцать, чтобы оправиться после рыскания по пустыне, да и животных желательно подкормить чем-нибудь посущественнее сухой травы да верблюжьей колючки. К тому же ожидается прибытие обоза с тяжелой кладью и с нашим жалованьем, вот что нас радует пуще всего.

Караваны навьюченных золотом мулов движутся по спокойному краю, по землям, очищенным нами от разбойничьих шаек. С этой задачей, по крайней мере, мы справились, и довольно успешно. Плохо, однако, что пять наших боевых корпусов ни во взаимодействии, ни в самостоятельном поиске к основным силам противника так и не подобрались и представления о планах Волка у Александра по-прежнему нет. Все, что мы смогли сделать, — это прогнать на север какие-то племена.

Конечно, курочка клюет по зернышку, но в данном случае курочка чересчур велика и, похоже, подслеповата, ибо хитрец Спитамен сумел-таки проскользнуть мимо нее незамеченным и основательно помять ей хвост. Что порождает в стоящей под Маракандой армии нервозность и раздражительность. Люди начинают задумываться, а привело ли наше хваленое наступление хотя бы к каким-нибудь результатам.

В итоге пьянство, и без того всегда у нас процветавшее, делается совсем уж махровым. Наверху тоже пьют. Все военные совещания обыкновенно заканчиваются попойками, и отголоски возникающих там пьяных ссор без промедления отзываются в солдатской массе.

Александр распекает своих командиров. Действия проутюживших степь корпусов подвергаются безапелляционному осуждению. Да, вы вели себя вроде бы правильно, но где в таком случае Спитамен? Как он мог оказаться в нашем тылу? Наступление на север было предпринято с целью связать неприятелю руки, лишить его инициативы. Но вся инициатива снова у Волка, а нам достается хорошая оплеуха.

Вообще-то не в обычае Александра виноватить кого-то. Его и любят как раз за душевную щедрость. Ответственность за любой чужой промах наш царь всегда готов взять на себя. Но, видимо, горечь разочарования столь велика, что он теперь сам не свой. Как говорит Флаг: «Это проклятое место допечет, кого хочешь».

Еще Александра достает-допекает бывший командир царского отряда «друзей» Черный Клит, сейчас возглавляющий вместе с Гефестионом элитные верховые бригады. Этот пятидесятитрехлетний герой многих войн до мозга костей пропитан духом старого македонского корпуса. В афганской кампании он не с первого дня. Так вышло, что ему довелось где-то с год проваляться в госпитале Экбатаны за тысячу с лишком миль от этих мест. Там еще живы настроения персидской войны, да и сама армия в целом прежняя, греко-македонская по составу. Затем Александр вызывает Клита к себе, проча его в наместники Бактрии, и того просто ошарашивает разноплеменность новоизбранных государевых войск, чья пестрота от Кандагара до Бактры все возрастает, а в Мараканде делается уж совсем запредельной.

Клит видит мидийцев и персов, каких он бивал. Те опять в полной силе. Кавалерийские формирования, прежде сплошь алые от македонских плащей, теперь подернуты серебром леопардовых шкур. Это гирканцы, за ними плещутся змеевидные вымпелы сирийцев и каппадокийцев. Александр прямо на глазах Клита принимается насыщать свою конницу согдийскими и бактрийскими верховыми, и, хуже того, он целыми шайками берет на довольствие даанов, саков и массагетов. Все это враги, но жалованье у них порой выше, чем даже у коренных македонцев. Тех, например, что тянут солдатскую лямку во всегда неспокойных греческих городах.

Клит ярый патриот Македонии. В юности он был оруженосцем Филиппа. Именно ему было доверено нести маленького царевича в обрядовую купальню, где того нарекли Александром. А потом через годы в битве при Гранине Клит спас молодому македонскому царю жизнь.

Поэтому он не намерен молчать и громко говорит о том, что ему ненавистно. Его слышит армия. И разумеется, Александр.

Вам, если вы любознательны и чтите прошлое, должно быть известно, что однажды ночью, во время особенно буйной попойки, Клит позволил себе оскорбить государя. Товарищи выволокли пьяного полководца из залы, однако он не замедлил вернуться, чтобы продолжить свои поношения. Распаляясь все пуще и пуще, прославленный командир посмел назвать Александра ничтожным правителем и мошенником, всеми своими триумфами обязанным более одаренным военачальникам, таким как он сам, Клит, а также Парменион, Филота, Антипатр, Антигон Одноглазый, короче, все те, кого теперь, облыжно обвиняя в предательстве, устраняют, лишая воинских почестей и наград.

Несомненно, наслышаны вы и о том, как выведенный из себя Александр выхватил из рук стоявшего рядом телохранителя копье и метнул его Клиту в живот. Осознав в то же мгновение, что он только что обагрил свои руки кровью честного воина и старинного друга, Александр пал на тело Клита, моля Небеса воскресить мертвеца. Он даже пытался заколоться тем же копьем, но Гефестион, Птолемей и все прочие мигом протрезвевшие участники пиршества успели обезоружить его. Закрывшись наглухо в своих покоях, Александр провел там безвылазно трое суток, отказываясь от еды и питья, пока друзья не сумели убедить его прервать затворничество, ссылаясь на то, что оно пагубно сказывается на состоянии войск. Или он не в ответе за тех, кто идет с ним?

Я тут вовсе не собираюсь вставать на чью-либо сторону. Оправдывать, например, Александра (можно ли вообще оправдать убийство?) или там сожалеть об участи Клита, которого погубил собственный пьяный демарш. О чем мне хотелось бы сказать пару слов, так это об армии. О том, как она все это восприняла.

Честно говоря, ни один солдат не клял Клита, хотя тот и заслужил свой конец. Получил то, на что нарывался.

Когда Александр наконец появляется перед войсками, он походит на привидение. Он не выступает с какими-либо обращениями и не поручает никому сделать их за него. Он приносит жертвы богам. Хоронит Клита с почестями. Вершит погребальный обряд.

Этого достаточно. Это вышибает слезу. У всех: у рядовых, у младших чинов и у старших. Люди падают на колени и возносят хвалу богам.

Царь жив!

Мы спасены!