Последний самурай - Марк Равина

Пока Сайго находился в Сибуя, думая о том, чтобы навсегда уйти из политики, дипломатический кризис в отношениях с Кореей еще больше обострился. Корея сопротивлялась попыткам Японии превратить торговый пост Цусима в Пусане в консульство императорского правительства. Кроме того, Корея разорвала торговые отношения после того, как узнала, что агенты компании Мицуи выдавались за служащих торгового дома Цусима. Местный префект Чон Хён Док приказал своим чиновникам строго придерживаться официального протокола, заявив, что японцы, сменив свою одежду и обычаи, стали «беззаконной нацией». Это было оскорбительное замечание, и хотя в адрес японского персонала торгового поста не прозвучало никаких конкретных угроз, министерство иностранных дел отнеслось к этому выпаду крайне серьезно. В июле 1873 года министерство заявило императорскому совету", что Япония должна либо репатриировать всех своих подданных, либо заставить Корею подписать договор.

Когда императорский совет собрался, чтобы обсудить этот вопрос, многие высказались за то, чтобы отправить в Корею военные корабли. Сандзё был возмущен оскорблением японского национального достоинства, а Итагаки настаивал на том, что для гарантии безопасности японских подданных необходимо отправить войска. Сайго думал по-другому. Будет неправильно, заявил он, использовать силу. Вместо этого Японии следует отправить дипломатическую делегацию, чтобы выяснить истинные намерения Кореи. Сандзё был склонен поддержать эту идею, но он считал, что роль посланника должен исполнить министр иностранных дел Соэдзима, который в то время находился в Пекине. Сайго настоял на том, чтобы ему лично позволили поехать, но встреча закончилась без принятия какого-либо конкретного решения. На протяжении всего последующего месяца Сайго оказывал давление на Сандзё и Итагаки, чтобы они поддержали его назначение специальным послом в Корею, и 17 августа совет собрался снова, на этот раз чтобы одобрить план Сайго. 19 августа Сайго проинформировал императора о решении совета, но монарх попросил пересмотреть этот вопрос после возвращения миссии Ивакура.

Стремление Сайго отправиться в Корею озадачивало поколения историков, и политический кризис, вызванный его миссией, является одной из самых обсуждаемых тем в японской истории. На протяжении многих лет самое распространенное объяснение состояло в том, что Сайго надеялся спровоцировать в Корее насильственную стычку и своей смертью обеспечить недовольных самураев вдохновляющей идеей. Тем самым он расплатился бы с ними за то, что поддержал отмену самурайских привилегий, и тысячи самураев доказали бы свою ценность, завоевав Корею, а затем, возможно, взяв под контроль и Токио. Этот аргумент связывает миссию Сайго с последующим захватом японскими империалистами Корейского полуострова и изображает его убежденным реакционером.

Некоторые письма Сайго воинственны по содержанию и поддерживают данную интерпретацию его действий. Он несколько раз писал Итагаки о том, что хочет умереть в Корее и спровоцировать войну. 29 июля он сказал Итагаки, что полностью готов к тому, что его убьют в Корее. Соэдзима, признавал он, был бы лучшим послом, но поскольку миссия заключается в том, чтобы умереть, Сайго считал, что именно он должен выполнить эту задачу. В серии писем, написанных в августе, он выражал свою обеспокоенность тем, что правительство не сумеет использовать его смерть как casus belli, а вместо этого представит ее как следствие его собственной несдержанности. Он призывал Итагаки проявить твердость и позаботиться о том, чтобы его смерть была не напрасной. Сайго знал о том, что у него на родине многие выступают за войну с Кореей, и, судя по всему, рассматривал свою миссию как способ отнять инициативу в этом вопросе у Хисамицу.

Однако в то же время Сайго настаивал на том, что он не собирается провоцировать войну, а всего лишь хочет укрепить японско-корейские отношения. В длинном заявлении правительственному кабинету, сделанном 17 октября, Сайго утверждал, что он никогда не хотел ничего другого, кроме мирных переговоров:

«Я полностью не согласен с идеей отправки войск и хочу сказать, что если мы будем действовать таким путем, то непременно спровоцируем- войну, а это явно противоречит нашим первоначальным намерениям. Я убежден, что наиболее правильный курс состоит в том, чтобы отправить посольство в открытой манере и вести переговоры до тех пор, пока корейцы не откроют своих истинных намерений, даже если они отвергнут все наши инициативы, разорвуг отношения и объявят войну».

Будет неправильно, утверждал Сайго, если Япония отправит войска, не испробовав сначала все дипломатические средства.

При рассмотрении этого вопроса со всех сторон создается впечатление, что объяснения Сайго либо непоследовательны, либо противоречивы: похоже, он сам не знал, чего он хочет — мира или войны. И все же именно эта нерешительность указывала на истинную цель Сайго. Задача, которую он поставил перед собой, была скорее моральной, чем стратегической. В представлении Сайго главное, что требовалось сделать, — это определить истинные намерения корейцев и выяснить, хотят ли они оскорбить императорский дом. Сайго был преисполнен решимости защитить императорскую честь, а как именно он будет это делать, зависело от реакции корейцев на его требования. Таким образом, миссия Сайго в Корее была скорее личной, чем политической, и, как он объяснил Сандзё, «если вы согласитесь направить меня, то независимо от того, какое количество оскорблений мне придется выслушать, даже если я удостою их ответом, мой разум останется совершенно спокойным, и поэтому они никак меня не заденут».

Сайго выразил схожие чувства в стихотворении, которое он написал, чтобы отметить свое назначение послом в Корею:

Лютая летняя жара прошла, и осенний воздух ясен и чист

В поисках свежего ветра,

я отправляюсь в столицу Силла [Корея].

Я должен проявить стойкость Су By,

не ослабленную монотонной чередою лет.

Может быть, я оставлю после себя имя, такое же великое,

как имя Ян Чженьциня.

То, что я хочу передать своим потомкам,

я расскажу им без слов.

Хотя я уезжаю, я не забуду своих клятв старым друзьям.

Пока яркие осенние листья вянут в этой чужой стране,

Я буду служить высокому трону с острым мечом на боку.

То, что, Сайго упоминает в своем стихотворении Су By (около 140—60 г. до н. э), представляет собой доста-точно любопытный факт. Су By был полулегендарным чиновником династии Хань, который был направлен с дипломатической миссией к гуннам, кочевому народу Центральной Азии. Гунны взяли Су By в заложники и заставляли его перейти на свою сторону, но безуспешно. Пытаясь сломить его волю, гунны подвергали Су By самым тяжким испытаниям, и изображения Су By, в одиночестве пасущего овец среди бескрайней среднеазиатской степи, стали излюбленной темой в китайской и японской живописи. Стойкий в своей преданности, Су By не только отказался присоединиться к гуннам, но и завоевал уважение ханьских чиновников, которые им покорились. В 81 г. до н. э., продержав Су By в плену около двадцати лет, гунны смягчились и отправили его домой. Лучшие годы своей жизни Су By провел в плену, но, как в старости, так и посмертно, его прославляли за несгибаемую преданность принципам. Если Сайго собирался спровоцировать войну в Корее, то образ Су By кажется весьма странной метафорой. Напротив, история Су By говорит о том, что ненасильственная и несгибаемая преданность принципам является признаком по-настоящему цивилизованного человека.