Жена без срока годности - Ольга Горышина

бы дверь закрыла. Давно бы на хуй послала. Не посылаешь — значит, держит что-то подле меня. Другого объяснения не вижу…

Еще одного шага я не заметила — смотрела в стол и увидела только ладонь, когда та прижала к холодному бездушному стеклу мои пальцы. Ледяные.

— Хватит… — сказала ему тихо, на поднятие тона не нашлось сил.

Меня будто сдули в этот момент — дернули за веревочку и пшик, шарик лопнул — была вся я да вышла. Не дышала, потом как выдохнула громко и попыталась освободиться от горячего колпака, но в итоге сжала его пальцы и замерла — таким странным и до боли знакомым показалось оно сейчас, это давно забытое ощущение. Прочувствовалось за секунды до дрожи в висках: я успела похолодеть и вспыхнуть за долю третьей секунды. Чертов недосып, противное французское пойло — язык защипало, зубы заскрежетали, в сердце что-то хрустнуло и отлетело в живот, больно кольнуло в боку. Пора на свалку…

А ведь месяц назад еще была полна жизни. Потом за перелистыванием фотоальбомов, вымачиванием колец в шампанском, доставанием из загашника бумаг о бракоразводном процессе я почувствовала себя старухой. Взбодрилась убойным количеством кофе и вот — одного бокала хватило, чтобы меня скрутило не по-детски и не по-взрослому, а просто так — по-дурацки.

— Ты давишь, — процедила я тихо сквозь сжатые зубы.

Боялась, что как на родах они начнут ни с того ни с сего стучать — ну, рожу я уже в нашем разговоре что-то достойное романа или так и останусь на уровне черновика? Брейнсторминга, брейнвошинга — промыла я себе мозг дорогим пойлом, промыла… И так ничего и не промямлила более-менее внятного…

— Так лучше?

Его пальцы разжались и сомкнулись на запястье, и пульс сразу скакнул на сто.

— Я не про пальцы…

Про них я не говорила, их я чувствовала — предательское тепло разлилось по телу. Это ты, вино, подействовало с опозданием? Или это ты — вина за… За то, что все так по-дурацки у нас получилось. Расстались не по-человечески и встретились, как два урода… А жили? Как дураки, что ли?

— Андрей, ты ведешь себя мерзко, не находишь?

— Я тебя не напоил. Ты что-то приняла до вина? Предупреди заранее…

— Не смешно.

— А я не смеюсь.

Еще скажи плачешь — плакала я. С чего вдруг разрыдалась — передоз Лебедевым, передоз… Я отвыкла, иммунитет исчез… Я сейчас не просто разревусь, я развалюсь на тысячу маленьких кусочков, невнятных Марин.

— Марина, ты чего?

Головы поднимать не пришлось. Он то ли присел у стола на корточки, то ли вообще встал подле моего стула на колени. Я бы могла его оттолкнуть, но в тот момент не захотела. В тот короткий, короче вспышки молнии, миг я его обняла — не руками, их мне было не поднять. А всей собой, ткнулась носом чуть ли не в спину, а грудью вжалась ему в плечо.

О чем плачу? Да не о нем скорее всего. О Суниле — я не плакала целый год, я держалась из-за дочери, а потом из-за работы, на которой хотела удержаться, чтобы получить все выплаты — даже когда менеджер, получив разнарядку сверху, пытался уговорить меня уйти по собственному желанию, я ответила мысленно — размечтался! Что я в своей жизни вообще делала по собственному желанию? Даже девственности лишилась по желанию Андрея, потому что в тот момент мне хотелось умереть из-за чертового гриппа и больше ничего…

— Хочешь выпить? — услышала я у самого уха, как когда-то давно совершенно другой вопрос: хочешь еще?

Да я спать тогда хотела — больше ничего.

— Напиться и забыться? — хмыкнула сейчас, вгрызаясь губами из-за такой запретной близости в нитки джемпера. — Бессонница машет крылами во тьме, не спится, не спится, не спиться бы мне… Помнишь, присказку чувака с энтропией?

— Помню другое из него: каждая новая связь понижает степень свободы…

Я так и не подняла рук, они плетьми висели вдоль карманов, пустых, в них не было платка, а нос был полон соплей. Но при этом мы с Андреем обнимались — его две руки заменяли все четыре по силе хватки.

— Выпить?

— Спать. Я жутко устала. Не могу больше…

— Пить? — дышал он мне в ухо.

— Воевать с тобой. Устала. Хочу спать.

— Со мной?

— Захлопни дверь, когда уйдешь…

— И оставить тебя одну в таком состоянии, чтобы ты через двадцать лет мне это припомнила? — хихикнул он совершенно глупо.

— Если будет эта встреча. Ты помирать собрался…

— Сейчас умру… От разрыва сердца.

— От оторвавшегося тромба быстрее… Андрей, убери с меня руки.

— Не хочу.

— Пожалуйста.

— Мне так хорошо…

— А мне нет. Мне плохо. Я хочу спать. Если пропущу сон, промучаюсь до утра.

— Я с удовольствием промучаюсь с тобой…

— Сказала же — нет. Я не собираюсь с тобой спать.

Руки вновь обрели силу, утратили ватность — и я перестала быть валенком — толкнула нахала в грудь, даже удержала его на долю секунды на расстоянии вытянутой руки, а потом наши груди встретились вновь и губы — в первый раз.

Я не стала отталкивать Андрея — глупо, по-детски, просто не стала целоваться с ним по-взрослому: зубы стиснуты, язык прикушен не им. Его язык уболтался и не победит моих верных солдат из слоновой кости. Ох, да — спокойствие сейчас слоновье: ну ведь надоест ему когда-нибудь мусолить мои губы и сам отвалится — насовсем. Прилип, как банный лист — ну так это все оттого, что в баню его часто посылала.

— За тобой должок, — наконец воспользовался Андрей языком по назначению.

Слишком близко, чтобы отвечать, слишком горячо его дыхание, чтобы бездумно обжигаться…

— У нас последнего секса не было.

Эти слова Андрея оказались волшебными — они откинули меня назад, на стул, на безопасное расстояние, и меня накрыло волной смеха.

— Да у нас никакого секса не было. Я хотела спать, просто спать…

— А я разве настаивал, хоть когда-нибудь?

— Нет, вот и сейчас не стоит начинать…

— Ты же говоришь, что я все делал неправильно. Пришло время исправить ошибки, не думаешь?

— Не думаю, — качнула я головой.

— Вот и не надо думать…

Я не подумала и оставила рот открытым — он поймал меня врасплох, и мне осталось только откусить ему язык, чтобы прекратил мотать мне душу дурацкими разговорами. Но Андрей не просил пощады, он только сильнее притянул меня к себе — настолько сильнее, что я соскользнула со стула ему на колени. Сидел ли он до этого на корточках, уже было неважно — теперь