Тайный дневник Марии-Антуанетты - Кароли Эриксон

Делегаты Национальной Ассамблеи выразили желание, чтобы Людовик вернулся в Париж, где он будет в безопасности и сможет немедленно ратифицировать декреты Ассамблеи.

Проигнорировав завуалированный вызов его верховной власти короля, Людовик вежливо согласился обдумать их предложение. После этого Лафайет скомандовал отбой большей части войск, включая подразделение королевской гвардии, чье присутствие под окнами внушало нам некоторое спокойствие, и мы отправились спать.

Надеюсь, что смогу заснуть нынешней ночью. Когда я пишу эти слова, до меня доносится слитный гул – это войска возвращаются в Париж и в свои казармы в Рамбулье, находящиеся в двадцати пяти милях отсюда.

6 октября 1789 года.

Сегодня на рассвете меня разбудил глухой шум, который становился все громче и громче, пока не превратился в жуткую какофонию из испуганных криков, яростных воплей и топота множества ног.

– Ваше величество! Ваше величество! Вставайте! Спасайтесь! Уходите отсюда как можно быстрее!

В комнату вбежала моя фрейлина, мадам Тибо. На ней по-прежнему было платье, в котором она была вчера вечером, и я поняла, что она не ложилась, а несла караул у моих дверей.

В открытую дверь мне была видна соседняя зала. Там стояли Эрик и несколько гвардейцев короля. Они охраняли наружную дверь. Внезапно я услышала громкие, сильные удары. Кто-то пытался выломать дверь.

Я услышала мушкетный выстрел, а потом женские голоса, истошно вопившие:

– Где шлюха? Нам нужна австрийская шлюха!

Голоса начали скандировать:

– Шлюха! Шлюха! Шлюха! Где австрийская шлюха?

Сердце готово было выскочить у меня из груди. Дрожащими руками я поспешно натянула верхнюю юбку, которую протягивала мне мадам Тибо, и схватилась за платье. Дверь распахнулась, и я увидела, как Эрик и гвардейцы бросились вперед, пытаясь остановить нападавших и своими телами забаррикадировать дверь.

То, что я увидела потом, навсегда сохранится в моей памяти. Это невозможно описать. У меня до сих пор дрожат руки, но я стараюсь удержать перо.

Огромный мужчина, одетый в черное с головы до ног, вломился в комнату. В руках он держал гигантский топор, лезвие которого было обагрено кровью. Он взмахнул им и начисто снес голову одному из солдат.

– Головорез! Головорез!

В дверной проем хлынули какие-то люди, и я услышала, как Эрик закричал:

– Спасайте королеву! Они хотят убить королеву!

Топор взлетел в воздух во второй раз, и я воскликнула:

– Эрик!

Я не могла двинуться с места и стояла, как завороженная. Меня охватил такой ужас, что я едва не задохнулась. Мадам Тибо потянула меня за рукав.

– Мадам, вам нужно уйти отсюда. Вспомните о своем супруге, о детях…

Она потащила меня за собой, спотыкаясь и поминутно оглядываясь. Мы выскользнули в дальнюю дверь и побежали по коридору, который соединял мою спальню со спальней Людовика. Об этом потайном проходе не знал никто, кроме нас двоих, да еще наиболее доверенных слуг и пажей, которые часто ночевали на скамейках в этом коридоре.

Я бежала, натыкаясь на стены и ничего не видя перед собой. В ушах стоял шум, доносившийся из моих апартаментов. Сердце разрывалось от боли и тоски. Мне хотелось вернуться, опуститься на колени рядом с телом Эрика и оплакать его. Ведь он так сильно любил меня, что, не колеблясь, отдал за меня жизнь в страшную минуту, когда это потребовалось. И когда-то, давным-давно, я тоже любила его.

Когда мы подбежали к двери, ведущей в апартаменты Людовика, она была заперта. Мы принялись стучать, крича от нетерпения и страха, и, наконец насмерть перепуганный Шамбертен приоткрыл дверь ровно на дюйм. Увидев нас, он сразу же распахнул ее. Как только мы оказались внутри, он с грохотом захлопнул за нами дверь, запер ее на засов и придвинул тяжелый гардероб.

Людовик в ночной рубашке, небритый, сидел у стола. Перед ним стояла тарелка с холодным мясом, но он к нему почти не притронулся. Он поднял глаза, когда я вошла в комнату, и сказал:

– Вчера вечером я сделал ошибку. Большую ошибку.

Он покачал головой и вновь опустил ее, глядя в стол.

Я вернулась к мадам Турсель, которая уверила меня, что с детьми все в порядке. «Слава Богу, они не видели того, что довелось увидеть мне», – подумала я. Я не стала никому и ничего рассказывать, но я слышала, как мадам Турсель живописала кошмарную сцену, разыгравшуюся в моих апартаментах, всем, кто находился в комнате Людовика.

Следующие несколько часов мы провели в страхе и ожидании. Мы забаррикадировали все двери, надеясь, что солдаты, которые вчера не вернулись в свои казармы, сумеют восстановить порядок. Время от времени до нас доносились мушкетные выстрелы, а внизу, на грязных каменных плитах двора, бесновалась толпа бунтовщиков. Их было много, очень много, они радостно кричали и распевали непристойные песни. У некоторых руки и лица были перепачканы кровью, а другие хвастались отрубленными руками и ногами, ужасными трофеями своей необузданной жестокости.

С содроганием я смотрела, как во двор вытащили труп одного из королевских гвардейцев. На моих глазах толпа набросилась на него и разорвала на куски. Дворец разграбили до основания, унеся из него все мало-мальски ценное. Чернь волокла во внутренний дворик золоченые тарелки и бокалы, отделанные драгоценными камнями чаши, отрезы дорогой ткани, драпировки, гардины и картины. Здесь все это богатство грузили на повозки, а солдаты и слуги молча взирали на это безобразие, не вмешиваясь и не делая попыток прекратить грабеж.

Примерно в час пополудни раздался громкий стук в дверь, ведущую в наружный коридор, и до нас долетел душераздирающий крик. Дверь открыли, и вбежала одна из моих горничных, молоденькая девушка лет восемнадцати. Она бросилась ко мне, плача и поддерживая окровавленную руку. Я забинтовала ей рану чистой тряпкой и обняла служанку, прижимая ее к себе, пока она немного не успокоилась.

– Ваше величество, – сумела пробормотать девушка, – это была Амели. Она ворвалась к нам с ножом и хотела убить…

– Успокойся. Она больше не сможет причинить тебе вреда.

Горничная снова зарыдала.

– Она сказала… она сказала нам… что убьет вас.

– Ты сама видишь, что я жива и невредима.

– Амели хвасталась, что это она открыла ворота и впустила банду убийц во дворец.

– Амели надолго запомнит сегодняшний день, ей есть о ком скорбеть. Сегодня убили ее мужа.

– О, я знаю. Она видела, как он умирал, и заявила, что рада этому.

– В таком случае его будут оплакивать дети, как и все мы. Он был хорошим человеком и преданным слугой.

Я постаралась не показать девушке, как потрясена и опечалена предательством Амели. Но потом, оставшись одна, я не смогла сдержать слез.