"Крестоносцы" войны - Стефан Гейм

Филипзон был невысок ростом, с печальным, понимающим взглядом черных глаз и волнистыми волосами, которые он то и дело приглаживал нервным движением пальцев. Да, он помнит лейтенанта Иетса, ведь это Иетс звонил ему по поводу больного по фамилии Торп? Очень трудный случай, очень…

Иетс спросил, не поправился ли больной настолько, чтобы его можно было навестить.

— Да, собственно говоря, нет, — сказал капитан Филипзон, окинув Иетса профессиональным взглядом. Иетс беспокойно задвигался на шатком маленьком стуле.

— Я объясню вам, — сказал Филипзон. — Вот у нас открытая рана. Мы, естественно, перевязываем ее, чтобы в нее не попала грязь, микробы, какое-нибудь инородное тело. А такой Торп — сплошная открытая рана. Мы надеемся, что со временем она заживет, — добавил он, заметив, что Иетса передернуло.

— Я должен его повидать, — не сдавался Иетс.

Из кучи бумаг, загромождавших стол, врач вытащил небольшую карточку.

— Я очень мало знаю об этом больном, может быть, вы, лейтенант, сообщите мне, что вам о нем известно.

— А Торп вам ничего не рассказал?

— Торп не разговаривает, — деловито пояснил Филипзон. — Во всяком случае, понять его невозможно.

У Иетса защемило сердце.

— Неужели он настолько плох?

Филипзон не счел нужным ответить.

— Я пытался получить кое-какие сведения от офицера, по приказу которого он был доставлен сюда.

— Капитан Люмис?

— Да, Люмис. Но он почти ничего не знал, а может быть, не хотел говорить.

Иетс бросил на него острый взгляд. Что он подозревает?

Но Филипзон сразу заговорил о другом.

— Очень досадно, что больного привезли вечером. Меня не было. Тот врач, который первым его осмотрел и обработал его порезы и ушибы, доложил, что больной чем-то, видимо, озабочен, но в общем ничего. Его поместили в общую палату, а среди ночи он стал буйствовать, расшвырял все, что попалось под руку, кричал что-то про фашизм, про заговор. Дежурный врач — опять-таки новый человек — распорядился изолировать его.

— Это что же, вроде одиночки? — спросил Иетс.

— Вроде, — вздохнул Филипзон. — Все это очень печально, лейтенант. Не забудьте, мы имеем дело с теневой стороной жизни.

— Вы-то сами когда его увидели?

— Меня не вызвали, — сказал Филипзон и добавил в защиту своих коллег: — И ни к чему было. Я бы сделал то же, что они, — дал бы ему шприц, чтобы он успокоился. Утром он был такой, как сейчас, и с тех пор все время пребывает в этом состоянии.

— Такие случаи часты?

— Довольно часты.

— Кто-то должен был с ним поговорить, как только его сюда привезли, — сказал Иетс возмущенно.

Филипзон резко отпарировал: — Кто-то должен был помочь ему до того, как его увезли в полицию! Кто-то должен был побывать в полиции и разобраться в его делах! Кто-то должен был не допустить, чтобы его так избили неизвестно где. Кто-то! Кто-то! Бросьте вы свои обвинения, лейтенант, они нам не помогут. — Он сдержался и добавил спокойно: — О себе вам следует на время забыть.

Иетс проглотил пилюлю.

— У вас есть особые причины желать его выздоровления? — спросил врач.

Иетс ответил не сразу.

— Была допущена несправедливость, — сказал он. — Чтобы поправить дело, нам нужен вполне вменяемый, отвечающий за свои слова Торп. В качестве свидетеля.

Взгляд врача спрашивал — ну, дальше?

— Вам может показаться, что это пустяк, — сказал Иетс. — Торпа обвиняют в некой сделке на черном рынке. Я разыскал одного француза, который признался, что виновен вовсе не Торп, а тот самый американский сержант, который его обвиняет. Теперь этого француза выпустили, и я не могу его найти. Так что, вы понимаете, мне нужен Торп.

— Боретесь за попранную справедливость? — спросил Филипзон.

Иетс нахмурился.

— В жизни не думал, что до этого дойдет. Но рано или поздно приходится.

Капитан Филипзон нервно пригладил волосы.

— Ничего у вас не выйдет.

— Я обещал, — упорствовал Иетс. — И в первую очередь самому себе.

Филипзону лейтенант начинал нравиться.

— Каковы ваши отношения с больным? — спросил он.

— Отношения не совсем обычные, — медленно ответил Иетс. — Я — офицер того отдела, в котором служит Торп. Один раз, еще в Нормандии, у нас была вечеринка — собрались офицеры и одна женщина, военный корреспондент. И в самый разгар веселья явился Торп, попросту вломился к нам, в страшном возбуждении. Говорил он не очень связно, и я не помню точно, что именно он сказал, но сводилось все к тому, что повсюду фашисты, и среди нас тоже; видимо, ему мерещился какой-то заговор; и что мы проиграем войну, даже если победим…

— Это вы впервые слышали от него такое? — спросил Филипзон.

— Да. Он говорил как одержимый. У меня было такое впечатление… ну, как будто человек говорит вам, что видит белых мышей, и вдруг вы сами находите белую мышь у себя в кармане.

— А при чем все-таки здесь вы, лейтенант?

— Торп пришел просить у меня помощи. Из всех выбрал меня. Он сказал, что такие люди, как мы с ним, будем… жертвами.

— И что вы сделали?

— Ничего.

— Так, — сказал Филипзон. Он посмотрел на руки Иетса, на бородавки.

Иетс спрятал руки.

— Это нервно-соматическое, — сказал он виновато.

— Так, — повторил Филипзон. — Ну и что же было дальше?

— Вызвали разводящего и Торпа увели. Потом нас бомбили немцы. А гораздо позже один солдат, который спал с ним рядом, сообщил мне, что Торп в ту ночь пришел спать весь избитый.

— Вам известно, кто это сделал?

— Торп никогда об этом не говорил. Между прочим, — у Иетса точно молния сверкнула в памяти, — разводящим в ту ночь был тот самый человек, который сейчас обвиняет Торпа.

— И вы не поговорили с Торпом после того, как его увели с вашей вечеринки? Так и оставили его одного?

— Я пробовал. Но было поздно. — Иетс заметил, что Филипзон опять смотрит на его бородавки. — Ну, ну, не стесняйтесь! Скажите, что вы обо мне думаете!

— Перестаньте ребячиться. Торп, вероятно, рехнулся еще после Северной Африки. Но как бы то ни было, я решил, что могу допустить вас к нему.

— Спасибо.

— Вам, может быть, интересно, почему я так решил? У меня есть надежда, только помните, лейтенант, очень слабая надежда, что ваше присутствие поможет больному найти мостик, чтобы вернуться на нашу сторону жизни. По тем или иным причинам Торп в трудную минуту почувствовал в вас родственную душу. Если бы нам удалось воссоздать это чувство, хотя бы частично…