Илоты безумия - Николай Чергинец

Ляснула моя медаль. Ладно, думаю, поступлю в институт и без медали. Знания в объеме школы хорошие. Физичка у меня своей вшивой «тройкой» их не отняла. Подал документы в институт. А там, оказывается, конкурс не абитуриентов, а их родителей. Кто из них повыше, и побольше получает. Недобрал я полбалла, вернее, с этим баллом часть ребят прошла, а четыре человека, в том числе и я, — фигу. Пошел работать на завод слесарем. Неплохо у меня получалось, стал по квартире зондировать. Ан нет. По шесть метров на душу есть — сиди и не рыпайся. Конечно, шесть метров — это не два квадрата, которые на кладбище отводятся, но я дома себя не лучшим образом чувствовал. Хотел было завербоваться, уехать куда-нибудь, а здесь раз — и в армию, потом — Афган. Правда, как ни странно, человеком себя почувствовал. Кланяться хоть и надо, но пулям, да и стоять на коленях или ползать на животе не от унижения надо было.

Понтин помолчал, а затем тяжело вздохнул:

— А ты, капитан, говоришь — дом.

— Ну, а родителей не жалко?

— Жалко. Если бы нашел место, где смог себя и их прокормить, забрал бы. Может, на новом месте и не пили бы, снова людьми стали…

Мельников с состраданием смотрел на Понтина: «Ему только чуть больше двадцати, а как он устал от нашей жизни! Нет, такой не продаст. Уехать в другую страну может, а продать товарища — нет».

А Понтин вдруг сказал:

— Меня Анохин все прощупывал, вербовал в стукачи. Говорил: «Ты, Олег, хорошо понимаешь, что назад в Союз дороги нет. Но запомни, право жить на Западе надо заработать, причем там надо и деньги иметь, без них — ты не человек. Здесь, в Центре — это он так наш лагерь называет, — есть разные люди. Некоторые из них подбивают других к побегу, распространяют всякие слухи, хотят навредить нам. Если ты окажешь помощь, то можешь рассчитывать на большое вознаграждение. Поможем мы тебе хорошо устроиться, когда выполним свою миссию, и ты переедешь в любую, какую захочешь, страну».

— Ну и что ты ответил?

— Я ему сказал все, что думаю. То, что у меня нет желания возвращаться в Союз, — это да, но чтобы быть стукачом — извините, подвиньтесь. Такое занятие не по мне.

— А он что?

— Похвалил за откровенность и говорит: «Я не имел в виду информацию о наших соотечественниках». Он хитрый, дьявол. Понял, что обижает меня своим предложением, и давай лавировать: «Я, — говорит, — имею в виду людей из других стран. Что нам с тобой их жалеть? Главное — о себе побеспокоиться. Ты вот говоришь, что в школе усиленно английский язык изучал. Это хорошо. Без знания английского будет тяжело. Я тебя приставлю к одному американцу. Ты сможешь получить по языку прекрасную практику и с ним поближе сойтись. Он журналист с хорошим положением в США. Не вечно же он здесь будет, может, и в Америку вместе поедете. Поможет, если что».

— Ну, и что ты ответил?

— Хотел отказаться, стал прикидывать, как это поделикатней сделать, а Анохин воспринял это как колебания и дал время подумать пару дней.

— Когда ты должен дать ответ?

— Сегодня после ужина.

Мельников чуть придвинулся к Понтину:

— А что, если тебе принять его предложение? Понимаешь, Олег, никто не знает, для чего нас здесь держат.

— Да и мы вот с ребятами голову ломаем — на кой хрен мы Кериму?

— Я и говорю, мы же не знаем их целей, а без этого нет возможности принять решение, что нам делать. Поэтому подумай, может, есть смысл тебе согласиться. Сделать это ради нас всех. Неважно, кого и куда потом занесет судьба. Все мы скреплены кровью наших друзей и, где бы ни были, обязаны помнить друг друга.

— Да что ты меня уговариваешь, капитан, я все прекрасно понимаю. Сегодня же дам согласие, а потом поживем — увидим.

— Ребятам ты рассказывал об этом?

— Нет. Я же понимаю — чем меньше людей знает, тем лучше.

— Я подожду тебя здесь. Постарайся выяснить, что за американца имеет в виду Анохин.

— Лады. Но я могу зайти к тебе в комнату…

— Не стоит. Кто знает, может, Анохин устроит за тобой слежку, а ты от него — прямо ко мне. Соображаешь? А если я здесь буду, рядом с ребятами, то никаких подозрений у них не возникнет.

— Лады, — снова повторил это странное слово Олег и поднялся. — Ну что, пошли на ужин? Пожалуй, самый раз, да и жрать охота.

Другие ребята, увлеченные разговорами, не обращали внимания на Мельникова и Понтина. Мельников поднялся и громко сказал:

— Ну что, мужики, в атаку на столовую!

Все гурьбой двинулись к столовой.

После ужина Мельников зашел в свою комнату, но вскоре присоединился к парням, которые, как обычно вечером, собрались у входа в свой барак.

В этот вечер настроение у ребят было неплохое, поэтому нашлось место и для шутки. Куренев, стараясь не допустить, чтобы Левченко, сержант с Украины, начал шутить по поводу его веснушек, сам перешел в атаку на друга.

— Лень, а Лень, а правда, что на Украине ты ел сало только в шоколаде?

— А что тут странного? — невозмутимо отвечал Левченко. — Сало — як сало.

— Лень, а Лень! — не унимался Куренев. — Лень, а хочешь расскажу анекдот про хохла?

— Давай, давай, я сегодня добрый.

— Поел хорошо, что ли?

— Ага.

— А не обидишься?

— Да ни, на таких, як ты, не обижаются.

— Ну, тогда слушай. Входит в купе молодая симпатичная дама. А там уже на диване лежит амбал, понимаешь, Лень, точь-в-точь как ты, притом хохол. Лежит без обуви, в носках, и газету читает. На даму даже не взглянул. Ну, а носки у него издают запах не очень свежий. Дамочка покрутила носиком: «Скажите, молодой человек, вы носки-то хоть меняете?» А он ей, не отрываясь от газеты: «Тильки на сало…»

Все захохотали, а Левченко только чуть-чуть улыбнулся. Он всегда старался быть сдержанным:

— Ты, Куренев, напоминаешь мне одного мужика. Тот тоже был весь в веснушках. Смотри, чтобы и с тобой такого же не случилось, как с ним.

— А что с ним случилось? — поинтересовался Куренев.

Ребята притихли, ожидая пояснений, Левченко взглянул на Куренева, затем перевел глаза на свои огромные кулаки и ответил:

— А я ему все веснушки перетасовал.

Все смеялись, а Мельников встал и, словно разминая ноги, пошел вдоль модуля. Он увидел приближавшегося Понтина.

— Ну что, Олег? Встретился?

— Да, я согласился.

— А кто американец?

— Не знаю. Анохин назвал только фамилию — Эванс.

Эдвард, связанный по рукам и ногам, с темной повязкой на глазах, оказался на ребристом, покрытом резиновым ковриком полу. Ошеломленный, он не сразу понял, что произошло. На нем сидели двое, и Эдвард, стараясь приподнять голову, чтобы не поранить лицо, требовал объяснить в чем дело. Правда, смятение прошло довольно скоро. До него дошло: он схвачен, и конечно террористами.