Последние бои люфтваффе. 54-я истребительная эскадра на Западном фронте. 1944-1945 - Вилли Хейлман

– Вы, грязный ублюдок, вам недостаточно тех бедняг, что висят на деревьях на ваших дорогах отступления, и я думаю, что вы погнали на смерть достаточное число пилотов, а?

А затем, толкая рукояткой пистолета между лопаток, я провел его через ряды усмехавшихся летчиков к подвалу под кухней, который служил нам в качестве гауптвахты. Пинок в задницу этого «товарища», и он оказался под замком.

«Возможно, было бы лучше, если бы я пристрелил эту свинью», – подумал я. Хейни Прагер, очевидно, прочитал мои мысли, поскольку произнес настолько громко, чтобы все могли услышать:

– Если томми освободят его, то он притворится жертвой и снова будет на коне. Вы знаете, Вилли, в последние несколько дней мы должны были добиться больших «успехов», чтобы тоже оказаться на гауптвахте. Это не может не быть лучшей рекомендацией.

Летчики засмеялись, также послышался робкий девичий смех.

Затем я отпустил рядовых и женщин. Я отвел в сторону унтер-офицеров и в нескольких словах объяснил им, что пилоты должны будут перелететь в Хуштедт,[258] около Ганновера, и что остающийся наземный персонал должен теперь присоединиться к армейским частям.

– Впервые с начала войны вы будете держать в руках оружие. Я по горло сыт этим вечным отступлением. Оно действует мне на нервы, и меня тошнит от него. Мы никогда не были трусами и каждый приказ выполняли настолько, насколько это было возможно. Сотни наших погибших товарищей доказали это своей кровью, свидетельством тому их могилы от Клоппенбурга до побережья Нормандии.

– Теперь конец уже близко.

– Я больше не хочу отступать.

– Дайте это ясно понять надежным людям. Я сам не могу сказать им это. Вы знаете о «замечательном» приказе, который сейчас, когда приближается конец, должен выполнять каждый гаулейтер; он может расстрелять трусливое командование словно хныкающих трусов. Теперь везде требуются одни пустоголовые фанатики, и я не имею никакого намерения становиться на пути одного из этих озверевших нацистов.

Я предоставил обер-фельдфебелю свободу действий, чтобы он нашел убежище среди болота Гальген, в котором можно будет провести несколько дней с достаточным количеством еды. Затем я сказал заслуживавшим доверия уроженцам Восточной Пруссии, чтобы они дали твердое обещание, что, когда их последние люди отправятся в другое подразделение, они растворятся среди болот.

Они должны выбрать этот путь, потому что их жизнь и после краха будет иметь некоторый смысл. Их жены и дети находились в крайне тяжелом положении, ничего не зная о судьбе мужей и отцов.

В последний раз взревели двигатели.

В то время как различные сооружения и бараки взлетали высоко в небо, а остававшийся наземный персонал уничтожал самолеты, пилоты поднялись в воздух.

После тщательных раздумий я разрешил пилотам лететь поодиночке или парами, как они предпочитали. Я не мог отдавать последним четырнадцати летчикам приказ, которому сам больше не собирался повиноваться. С другой стороны, я не смел отдать приказ – я мог лишь намекнуть на это, – что они должны рискнуть и совершить вынужденную посадку на болоте Гальген. Каждый вылет летчика-истребителя благодаря погоде или встрече с противником был вызовом судьбе. В этой безнадежной ситуации была лишь одна вещь, которую можно было сделать: освободить людей от своих приказов и позволить каждому поступать так, как он считает для себя лучшим.

Кто-то хочет лететь в Хуштедт? Пожалуйста!

Кто-то хочет лететь на север, возможно в Ольденбург, который все еще был в наших руках, или на запасной аэродром? Хорошо!

Кто-то в своих самых тайных мыслях планирует полететь на своем «Фокке-Вульфе» к родному городу, женам и детям? Отлично!

Теперь все наши были в воздухе, за исключением Прагера, Островитцки и меня. С влажными глазами мы в последний раз помахали рукой нашим механикам, а затем прибавили обороты.

Для нас этот полет должен был стать прощальным, как мы решили предыдущей ночью. Я намеревался пролететь 300 километров и совершить вынужденную посадку около своего родного города, но затем чувство товарищества, бывшее между нами, решило иначе. Начиная с момента вторжения Патт и я в истинном духе братства сражались вместе более чем в сотне воздушных боев, а другой офицер, Хейни Прагер, был единственным человеком, кто выжил в последние три месяца.

Последний взлет…

Сделав с остальными двенадцатью прощальный круг, мы начали набирать высоту. Подобно орлам, мы поднимали наши «Фокке-Вульфы» все выше и выше. На высоте 1,8 тысячи метров наша радостная карусель прошла сквозь толстый слой кучевых облаков, и теперь мы стремились достичь нашего потолка. В последний раз мы наслаждались совершенно неописуемой радостью полета. Бесконечные бархатно-синие небеса ярким и чистым куполом нависали над нами. На 3,7 тысячи метров мы надели кислородные маски.

«Фокке-Вульфы» по широкой спирали поднимались к солнцу.

Должно быть, это были последние минуты свободы, которой нам было позволено наслаждаться. Никогда снова наши руки не смогут свободно управлять самолетами. Позвольте этим безмолвным орудиям войны пролить горькие слезы прощания.

В последний раз ощутите вкус летного бытия и наслаждайтесь сверкающими на солнце фюзеляжами, свободно искрящимися в воздухе все выше и выше. Вперед к солнцу. В последний раз повелители неба, воздуха и облаков, а потом все будет кончено…

Внизу кровавое жертвоприношение подходило к своему завершению. Здесь, на высоте 9 тысяч метров, мы больше не ощущали зловоние пожаров, извещавшее о том, что наша страна лежит в пыли и пепле.

Да, Патт. Где безудержная улыбка и веселое насвистывание, которые придавали вашему веснушчатому лицу уроженца Померании столь беспечный вид? Вы плачете.

Хейни Прагер, наш вечный ворчун. Теперь томми захватят ваши трофеи, которые вы с таким вкусом разместили на стенах своего барака. Перед вашими глазами тоже пелена.

Вилли Хейлман. Где твое «Зеленое сердце»? У тебя есть причины, чтобы плакать. Кресты на могилах твоих пилотов простираются длинной цепью от Бремена до Кана.

Высотомер показывал 10 900 метров.

«Фокке-Вульфы» стали вялыми, двигатели больше не получали достаточно кислорода, чтобы поднять их повыше. Указатель скорости лгал, поскольку воздух был слишком разреженным, чтобы показывать истинную скорость.

Машины ослабели подобно утомленным лошадям. Короткий подъем, а затем пологое боковое скольжение.

Синее небо изменило цвет на темно-фиолетовый. Солнце висело над нами словно желтый, медный диск. Это была нереальная картина, обязанная галлюциногенному, опьяняющему воздействию кислорода. Мог ли каждый средь бела дня действительно видеть темный бархатный небесный свод?

Наши тела, казалось, раздулись, кожа на наших щеках натянулась, а животы были похожи на воздушные шары.