Метро 2033: Московские туннели - Сергей Антонов

О Полянке ходило много слухов. В зависимости от авторства – самых фантастических или вполне объяснимых с точки зрения здравого смысла.

Военные-кшатрии были твердо убеждены в том, что чудеса Полянки вызваны утечкой галлюциногенных газов. Брамины Полиса были менее категоричны в своих суждениях и считали, что загадка Полянки с точки зрения науки неразрешима.

Простые путешественники, которые по разным причинам задерживались на станции, вообще не пытались что-то объяснить. Просто рассказывали о встречах с давно умершими родственниками. О существах, маскирующихся под обычных людей, но знающих все о прошлом и будущем человечества. О наблюдателях, для которых не существовало тайн. О могущественных соседях, способных изменить мир по своему желанию, но всегда занимающих нейтральную позицию и предпочитающих просто следить за мышиной возней, которую жители Метро называли своей жизнью.

Томскому не посчастливилось встретить на Полянке родных. Наблюдатели тоже не пожелали приоткрывать перед ним завесу грядущего. Единственная польза, извлеченная из загадочной станции, – возможность поразмышлять в одиночестве. Да еще без помех, не опасаясь чужих глаз и доносительства, перечитывать «Записки революционера» Кропоткина.

Сын и воспитанник станции Войковской, давней анархистской вольницы, Анатолий Томский почитал патриарха идейного анархизма князя Петра Кропоткина чуть ли не своим духовным отцом, и «Записки» для него были как для иных сектантов – Библия.

Хотя князь Петр Алексеевич уже сто с лишним лет как усоп, для Толи он был вечно живой: он ни предложения не мог прочесть из «Записок революционера», чтобы не заспорить с патриархом или, наоборот, согласно не буркнуть что-то вслух. Поговорив так с Кропоткиным часок-другой, Толя возвращался в Полис духовно обновленным, уверенным в своей идеологической правоте. Этой уверенности ему хватало на день-другой, самое большее – на неделю бесед с кшатриями и браминами – воинами и хранителями знаний Полиса.

В Полисе к анархизму относились высокомерно, словно эта модель устройства общества была придумана шаловливым ребенком и кроме снисходительной усмешки заслуживала разве что подозрительного взгляда. Вообще-то в Толином положении ему было бы лучше не высовываться и свои убеждения так яро не проповедовать: Полис, как известно, граничит и с Красной линией, и с Четвертым Рейхом, так что к идейным там относятся настороженно.

Но Томский сдержаться не мог. За прошлое свое приключение почти утратив веру в анархизм, а заодно в человеческую совесть и доброту, Толя все же смог себя пересилить и оправдать старика Кропоткина. И теперь отказаться от родной идеологии казалось ему предательством самого себя, не говоря уже о Петре Алексеевиче. Поэтому терпеть и молчать у него никак не получалось.

И Томский искренне радовался, если в споре на Боровицкой или Арбатской ему удавалось разбить оппонента, переубедить того. Полис был хорош во многих отношениях. Недоставало ему, то есть его руководству, самой малости – смелости в принятии решений и отваги при выполнении намеченных планов. Словом, той самой бесшабашной анархистской удали, которой с избытком хватало на Войковской.

Холодная рассудительность членов Совета Полиса душила в Толе его природу – природу искателя приключений. Проснувшись иногда ночью, он все вспоминал лихой угон метропаровоза. Скучал по мрачным шуткам Аршинова и по дурацким выходкам изворотливого Краба. Что сказали бы его друзья, увидев диверсанта Томского, превратившегося в книжного червя и благонамеренного гражданина Полиса?

Да и «книжный червь»-то – слишком громко сказано. Толя работал на дезактивации книг, доставленных из Великой Библиотеки, и с трудом успевал даже прочитывать названия на обложках. Лене удалось устроиться лучше. Когда в Полисе узнали, что раньше девушка работала с книгами, ей сразу предоставили место за одним из столов, расставленных по платформе Боровицкой, и разъяснили обязанности: сортировать книги и газеты, которыми были забиты хранилища Полиса.

Всевозможные виды печатной продукции стекались в Город отовсюду. Их покупали в Ганзе, на Красной линии, обменивали на еду и патроны там, где людям было не до книг. Особую ценность представляли тома, доставленные бесстрашными сталкерами из Великой Библиотеки и вообще с поверхности. Как раз они и проходили через Толины руки. Дезактивация фолиантов помогала избавиться от радиации, но не могла вытравить с обложек бурые пятна – иногда за знания приходилось платить кровью. С такими книгами Толя и Лена работали с особым благоговением, думая о том, удалось ли выжить человеку, добывшему бесценное вместилище знаний.

Размеренная жизнь только-только сросшейся семьи Томских почти вся состояла из работы. Анатолий давал книгам вторую жизнь, делал пригодными для дальнейшего использования, а Елена их сортировала, отделяла научную литературу от художественной, иностранную – от русской, испорченные плесенью и погрызенные крысами тома – от хорошо сохранившихся. Затем книги и газеты попадали в руки браминов, и те продолжали сортировку по своему усмотрению, то есть по степени значимости для Полиса, для всего Метро. Конвейер по отделению зерен от плевел заканчивался в хранилище на станции Библиотека имени Ленина. Там фолианты ставились на соответствующие, пронумерованные полки, и при первой необходимости нужная книга отыскивалась очень быстро.

Полезное занятие, но в то же время такое нудное! Лучше уж Полянка и милый сердцу, потрепанный томик, который можно не обрабатывать для других, а читать самому.

Томский ощупал вместительные карманы своего плаща. Почему-то сегодня он не прихватил сюда ни одной из любимых книг. Спичек тоже не было. Впрочем, разжигать костер на вычищенной до блеска станции он не стал, да и не смог бы из-за отсутствия топлива. Зачем же понадобилось приходить сюда? Что его привело? Толя прошел к торцу платформы и остановился у панно, изображающего счастливую молодую пару с ребенком. Все здесь имело философский подтекст. Пальмовая ветка в руке женщины символизировала мир на земле, малыш на плече отца – продолжение каждого человека в его потомках, а все они вместе – бессмертие человечества и радости семейной жизни. Создать такое панно мог только счастливый художник, думал Толя. Счастливый и наивный художник, не подозревающий о том, что очень скоро человечество лишится будущего, которое он так талантливо воспел.

Во время предыдущих посещений Анатолий не раз задерживался перед этим панно, изучая его в мельчайших деталях. Однако сегодня молодая семья, как и вся Полянка, выглядела немного иначе, как-то более торжественно, чем обычно. Золоченые фигуры празднично поблескивали на фоне ярко-красного флага. Ему вдруг показалось, что женщина махнула пальмовой веткой, словно подзывая к себе.

Сколько он слышал о том, что станция эта – Станция судьбы – говорит с иными своими посетителями. Слышал и не верил. Или верил? Мечтал верить, поэтому сбегал из Полиса с книжкой именно сюда, несмотря на все опасности. Томский хотел встретиться со своей судьбой и узнать ее ближе.

Снова качнулась ветка в руке молодой девушки. Затрепетал под порывами ветра флажок в руках у ребенка.

– Ты меня слышишь? – прошелестел чужой голос.