Культура шрамов - Тони Дэвидсон

Он нехотя одобрил ее.

«На грани, все на грани. Не слишком-то заносись с такими идеями. Они ничего не стоят до тех пор, пока не получат практического применения».

Хорошо бы, подумал я, если бы мой старик-наставник, ныне прозябавший на пенсии и пораженный болезнью Альцгеймера, оказался сейчас у меня в корпусе. Вот мой корпус, моя наука, мои пациенты. Вот идеи в лобовом столкновении с практикой, — по крайней мере в том, что касается меня. Щелчок еще не заговорил, но так и должно быть. Он только что очнулся от наркотического сна, спустя много дней интенсивного курса «восстановление воспоминаний», а очнувшись, оказался в окружении, напоминавшем то место, где в последний раз помнил себя, чувствовал связь с жизнью. Вот это я и называю практикой.

Мы развернулись и заглянули сквозь щелку с противоположной стороны. Там мы увидели Дичка, стоявшего почти в том же положении, что и Щелчок; его болезненно исхудалое тело тряслось, коротко стриженная голова кивала, как будто он выражал железное согласие с чем-то сказанным. Его фигура выступала силуэтом на фоне ярких лучей галогеновых ламп, но я рассмотрел, как он выбрасывает руку в воздух, а его губы шевелятся, силясь что-то сказать.

Я еще теснее прижал к себе Джози, моя рука скользнула к ее груди, и мгновенно, у меня на глазах, Джози сделалась для меня чересчур тяжелой, вместо десятилетней стала четырнадцатилетней, и там, где моя рука только что тыкалась в костлявое ребро, пальцы неожиданно нащупали ее созревшие груди. Я не находил слов, но она сама, без моей помощи, умудрилась сказать: Уже началось, да?

«Почти», — ответил я, опуская ее на пол и одновременно ступая обратно, внутрь контрольного круга. Мягко оттолкнув Джози — она нагнулась и крутилась вокруг меня, чтобы наблюдать за моими действиями, — я вытянулся чуть в сторону, не желая, чтобы Дичок меня заметил, желая сохранить полную анонимность, и стал медленно лить машинное масло из канистры в сторону Дичковой части зала.

Разумеется, существует множество примеров того как запах служит толчком к воспоминаниям, затрагивая среду и заодно личность человека. От футболок, которые можно потереть и понюхать, до фильмов с виртуальными эффектами; от ароматов давно позабытой домашней стряпни и Маминого яблочного пирога до неуловимого и неповторимого телесного запаха некогда любимого человека. Все это давно существовало в черно-белом измерении, и вот теперь оно оживало на дощатом полу зала, в черной струйке, блестевшей под резким светом галогеновых ламп.

Реакция последовала почти незамедлительно.

Сначала Дичок втягивал ноздрями воздух, потом поглядел себе под ноги. Масло быстро разливалось вокруг него, затекая под проволочный каркас машины. Он будто не верил собственным чувствам: у него отвисла челюсть, а глаза завращались в орбитах.

— Джейк?…

Он протянул руку к полу, вымазал пальцы в масле, поднес их к носу, потом вытер о свою больничную униформу. Неуверенно повернулся и медленно зашагал вокруг машины, оглядывая ее и снизу, и сверху, будто пытаясь найти течь. Теперь масло разлилось по полу таким широким и тонким слоем, что уже невозможно было определить, откуда оно взялось, и невозможно было никуда деться от его вони.

Воняет, воняет, — шепнула Джози.

Я быстро возвратился в контрольный круг и схватил первую вещь, относившуюся к окружению Щелчка. Он пока не подавал никаких признаков того, что узнает свою заново воссозданную среду, поэтому я бросил ему плюшевого мишку, на брюшке которого виднелся шрам от «кесарева сечения», аккуратно зашитый Бет, когда Щелчок только появился у нас. Мишка заскользил по дощатому полу и исчез в тумане. Последовал момент напряженного ожидания, что, как правило, нечасто случается в заведениях вроде Душилища. Рутина убивала здесь всякое чувство неожиданности. Ты просто встаешь, идешь на работу, делаешь все, что положено, возвращаешься домой, ложишься спать. Сэд, это такая же работа, как и любая другая. Нет, только не здесь, не сейчас: тут, в тишине, нарушаемой лишь сдавленными восклицаниями Дичка, эти слова психо-лохов раздаются пустым эхом. Наконец напряженное ожидание оборвалось, сменившись наблюдением за действиями. Мишка покатился по лакированному полу к задней стене зала. Но это был уже не весь мишка, а только его туловище; когда он исчез в дыму от сухого льда, его голова пронеслась в мою сторону, пластмассовые глаза выскочили и разлетелись по полу. Наконец оторванные лапы, выстрелив в воздух, попадали в каркас фургона. Задумчивые аккорды «Гимнопедий»[20]продолжали звучать.

За спиной я услышал крик Дичка и, быстро подойдя к магнитофону, который воспроизводил музыку для Дичковой половины зала, поставил запись со звуками заводящейся, а затем медленно отъезжающей машины. Звуки повторялись по кругу, поэтому скоро этот шум стих, заглох, а затем снова заурчал мотор. Я увидел, как Дичок исчезает под машиной, выпачкав руки и ноги в машинном масле, и услышал, как он твердит: «Где Джейк?… Вы нашли Джейка… вы его нашли?…»

Джози спряталась у меня за спиной, тесно обвив руками мою талию. Я быстро ее успокоил.

«Все в порядке, все хорошо. Дичок знает, где он, он только не знает, кто я такой. Все идет как задумано».

Неужели? Я поглядел на нее. Я ведь не просил ее ничего говорить. Откуда же тогда взялся этот вопрос?

Я чувствовал усталость и волнение.

Затем, как будто мало было шума вокруг, до меня донесся какой-то стук из коридора, и, хотя мне совсем не хотелось сейчас выходить из зала, я понял, что, видимо, придется. Стучать мог кто угодно, но втайне я дразнил себя догадкой, что, быть может, это Бет пришла помочь мне в свой выходной. Несколько дней ты мне не понадобишься, так почему бы не поехать куда-нибудь отдохнуть, ты ведь заслужила, сама знаешь… Или, хуже того, это психо-лохи-начальники из Душилища решили нанести мне импровизированный визит, как они вечно грозились. Мы к тебе как-нибудь зайдем, Сэд, поглядим, что ты там вытворяешь на наши деньги. Удачно выбрали время. То, что для них там в Душилище было, наверное, очередным тягучим послеобеденным часом, для меня являлось кульминацией нескольких недель труда. Придется угостить их кофе, разъяснить, на какой деликатной стадии находится сейчас исследование, а через полчаса выставить вон. Даже полчаса — это много. Но деваться некуда, хоть все это и некстати.

Разумеется, все вышло не так, как я думал. В приемной, на другом конце коридора, Клинок, Синт, Собачник и Лакомка барабанили в дверь, воюя с дверной ручкой.

— Сэд, когда вы нас отсюда выпустите?

— Когда мы получим обещанную награду?

Я различил голоса Клинка и Синт и немедленно подумал о том, как глупо было дарить Клинку нож. Его голос звучал громче, зато Синт достигала самой высокой ноты. Впрочем, трудно поверить, но больше всего меня испугал не звук этих двух голосов, а мощный напор четырех пар кулаков на дверь. Пусть даже Собачник с Лакомкой были чересчур робки, чтобы действовать самостоятельно, их могли легко подстрекнуть те двое. И не время сейчас звать на подмогу санитаров или кого-нибудь из больничных властей. Начнут задавать вопросы, делать наблюдения, а мне в данный момент это было куда как некстати.