Жребий вечности - Богдан Сушинский

– И они появятся там, на некогда завоеванных нами территориях, вот только строить их будут уже архитекторы Четвертого рейха, поминая нас, тех, кто не сумел сохранить и уберечь от варваров Третий. Однако вернемся к мемориалу «Альпийская крепость». Проект такого мемориала уже существует? Хотя бы в общих чертах?

– Извините, мой фюрер, его пока нет. Мы считали, что…

– Значит, не верите, что альпийская цитадель станет несокрушимым бастионом?

– А ведь из него получился бы классический диктатор, – неожиданно открыл для себя Скорцени, забыв, что произносит эти слова вслух и что единственным слушателем их является человек, который все еще считает себя самым грозным и несокрушимым диктатором Европы. – С его-то нагловатой манерой…

* * *

Гитлер не ответил. Однако его молчание даже не насторожило Скорцени. Он словно бы забыл, что настоящий фюрер все же находится рядом с ним, а тот, в зале у камина, всего лишь его двойник. Вот только в эти минуты он весь был покорен магнетизмом двойника. Как человек, который прекрасно знал и оригинал и двойника, он вдруг непроизвольно поменял их местами.

– Почему же, верю, – донеслись до него неуверенные слова. Но это были слова Меттерса, а не фюрера, который по-прежнему молчал. И это было молчание побежденного.

– Так идите, штандартенфюрер, и создавайте. Камня в Оберзальцбурге хватает. Мастеров, умеющих совладать с ним, – тоже. Вам остается лишь предать их труд и сам камень огню собственной фантазии.

Скорцени поневоле вздрогнул, когда увидел, что, не дослушав до конца наставление Имперской Тени, фюрер вдруг резко повернулся и, не обращая внимания на гул собственных шагов, вышел из тайника.

«Перестарались, лжепророки!.. – мелькнула в сознании Отто шальная, предостерегающая мысль. – К сожалению, Имперская Тень, оказался довольно смышленым. К сожалению».

– То, что он только что говорил, – резко молвил Гитлер уже в коридоре, откуда его слова вряд ли могли достичь ушей Зомбарта и штандартенфюрера, – составлено вами?

– Простите, мой фюрер, не понял, – пророкотал своим зычным басом Скорцени – то, что до сих пор ему приходилось говорить вполголоса, было для него настоящей мукой.

– Я спрашиваю, – вот-вот мог сорваться на крик Гитлер, – этот бездарный актеришко, подобно попугаю, повторяет ваши слова?

– Повторяй Зомбарт мои слова, он и в самом деле предстал бы перед нами бездарнейшим из актеров.

– Хотите убедить меня, что наняли талантливейшего из актеров?

– Актерский талант в нем, несомненно, проявился – это факт. Тем не менее это не профессиональный актер, а обычный армейский офицер, никогда в жизни не поднимавшийся на подмостки; а во-вторых, еще несколько минут назад он и представить себе не мог, что к нему на прием попадет главный могильщик империи. Как не предполагали этого ни я, ни обергруппенфюрер Шауб.

– Не может такого быть!

– Уверяю вас, фюрер: Меттерс появился совершенно неожиданно, и мы с Шаубом решили, как говорят в подобных случаях ученые, выдержать чистоту эксперимента. Так что Зомбарт, обер-лейтенант Зомбарт, произносил свои собственные слова, по-настоящему войдя в роль… фюрера.

– В таком случае, – вдруг буквально задохнулся от волнения Гитлер, – он становится слишком опасным. Это я вам говорю, Скорцени, слишком опасным.

– Особенно опасным он может показаться, когда и сам поймет, что слишком опасен для нас, – и согласился, и в то же время не согласился с ним «первый диверсант рейха». – А потому следует или сейчас же ликвидировать его, или не давать возможности понять, насколько талантливо он способен входить в роль вождя нации. Не давать ему понять, что он для нас хоть в какой-то степени опасен. Так что будем предпринимать, мой фюрер?

Гитлер окатил Скорцени нервным взглядом оскорбленного гордеца: «А ведь ты, умник, еще поопаснее Имперской Тени». И уже на ходу обронил:

– Пусть поживет. Он нам еще понадобится.

– Мне тоже казалось, что еще понадобится. Поэтому я предпочел его нескольким иным претендентам на роль вашего двойника. Который, по моему убеждению, хотя бы в каких-то общих чертах не должен уступать оригиналу.

– Только пусть как можно реже появляется вне стен «Вольфбурга». Вы слышали меня, Скорцени?! Как можно реже!

Еще из аэропорта Темпельгоф фельдмаршал Роммель позвонил в ставку Верховного командования вооруженными силами рейха и узнал, что только вчера Гитлер вновь отправился на своем «фюрер-поезде» в Восточную Пруссию, в свою главную ставку «Вольфшанце».

«А ведь он нужен сейчас здесь, в Берлине, – проворчал про себя Лис Пустыни, – причем не только мне. Потому что нельзя руководить страной, месяцами отсиживаясь вдали от столицы, в каком-то бетонном бункере, – явно заводил он сам себя. – Да к тому же отсиживаться, взвалив на себя все мыслимые обязанности!»

Никакого желания добираться до «Вольфшанце» у него не было. Командующий группой армий «Африка» считал своим долгом сегодня же встретиться с фюрером, чтобы доложить об истинном положении дел в Марокко и в остальных частях Северной Африки, где сохранялись очаги сопротивления германских войск. В этом он видел свой командирский долг; возможно, этот немедленный доклад помог бы спасти какую-то тысячу-другую его «африканцев». И если бы Гитлер находился в Берлине… Вот именно: если бы… Доложить, затем хотя бы два-три дня отдохнуть в своем имении – и снова вернуться в Марокко. Обязательно вернуться! Это он решил для себя твердо.

Роммель прекрасно понимал, что каждый лишний день, проведенный вне Африки, лишь усиливал бы убеждение офицерского корпуса его группы армий в том, что Лис Пустыни и на сей раз остался… лисом; зачуяв крах, он бросил свои войска и бежал. Причем бежал буквально с поля боя.

Роммель, человек, которого в Германии все еще почитали не только как «героя африканского похода», но и как национального героя, больше смерти боялся именно такого, бесславного, исхода своей полководческой карьеры.

Война есть война, в ней всегда были победители и побежденные. Так что пусть поражение в Африке, пусть даже полный разгром, но только не трусливое бегство, только не подозрение его солдат в том, что фельдмаршал струсил и предал их.

– Здесь фельдмаршал Роммель. Я прошу соединить меня с начальником штаба Верховного командования, – попросил он дежурного офицера штаба.

– Я – полковник Ханке, – произнес дежурный таким тоном, словно Роммель тотчас же должен был вспомнить о нем, однако имя это фельдмаршалу ни о чем не говорило. – Немедленно доложу господину Кейтелю. Уверен, он вас примет.

«Слава Богу, что хоть Кейтель не вырыл себе нору где-нибудь в польских лесах! – въедливо ухмыльнулся Роммель, чувствуя, что в нем срабатывает комплекс фронтовика. На всех, кто не на фронте, он начинал смотреть с презрением, как на бездельников и отсиживающихся по тылам негодяев. – Только бы начштаба согласился выслушать мой доклад! Это послужило бы поводом для того, чтобы отложить свою поездку в Восточную Пруссию на завтра. Все равно фюрер вряд ли примет меня прямо сегодня».