Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 29. Семен Альтов - Семен Теодорович Альтов

бормочет, не сбиваясь с ритма: «Так, как ни с кем, так, как ни с кем!»

Однако он продолжает интересоваться: «Не обманываешь? Правда, так хорошо, как ни с кем хорошо не было? Или хорошо так, как с кем? Или как ни с кем?!»

В результате женщина орет: «Плохо! Мне с тобой плохо!»

Он допытывается:

— Плохо так, как ни с кем?

— Да, как ни с кем!

Тут он успокаивается и шепчет: «Так я и знал!»

Кстати, есть точно такой же тип женщин-«попугайчиков». Они добиваются положительного ответа «да, хорошо» столько раз, пока он не перейдет в истерически отрицательный.

Такое ощущение, что они вступают в интимные отношения для того, чтобы убедиться: хуже, чем с ними, ни с кем быть не может!

Особенно хороши в постели два «попугайчика». Он и она.

Сквозь поцелуи страстно пытают друг друга, насколько с ними нехорошо.

Убедившись, что соперников у них в мире нет, получают полное взаимное удовлетворение.

«АПОЛЛОН»

Мифологически красив. Никаких изъянов снаружи. Гладкий, как морская галька. Знает, что хорош, и приглашает всех полюбоваться собой, как произведением искусства. Представьте: вы пришли в Эрмитаж. Вернее, Эрмитаж пришел к вам!

Не сомневается: женщина, лаская его прелести, получает неземное наслаждение. Поэтому в постели не мешает любить себя, лежит бревном, на котором написано: «Что хотите, то со мной и делайте, раз уж вам так повезло!»

Ум отсутствует за ненадобностью. Его с лихвой заменяют мускулы. К тому же от ума, как известно, мысли, морщины, прочие дефекты. А так кожа гладкая, что на попке, что на лице.

Любит летом возникнуть из моря в сверкающих каплях воды, сохнуть в лучах солнца и девичьих глаз, балдея от себя вместе с народом. Знает, что на его фоне любят фотографироваться. Поэтому периодически застывает, подняв красивую ногу. Вызывая у собак восхищение!

Умные женщины с хорошим вкусом любят приглашать его в гости и ставить с бокалом в углу рядом с напольной вазой.

Получается замечательная икебана.

«СЕРЖАНТ»

В постели всегда строг и подтянут. С ним хорошо слабой женщине, которая любит повиноваться.

Все четко. И по команде.

«Нале-во! Направо! Равняйсь! Целую! Кругом! Стоять! Вольно!»

Да, нету шарма, нету романтики! Зато каждый день в одно время. И без выкрутасов!

Правда, с годами команды становятся все короче. Это тот редкий случай, когда чем выше звание, тем, увы, скромнее возможности.

«БУЙВОЛ

Мужские достоинства сведены к одному, но к какому!

Гордится своей достопримечательностью, считает ее народным достоянием.

В постели безотказен. Гарантирует качество. И количество. Поскольку секс для него — дело чести!

Выражение «встал в позу» для него имеет буквальное значение. Поскольку нету позы, в которую бы он не встал, не лег, не сел.

Если не вылезать из постели, с ним удивительно! Вне постели с ним скучно. Он знает свое слабое место, поэтому всех тянет в постель, где провел лучшие годы.

Забавно смотреть на него в зоопарке. Подолгу стоит у клетки со слоном, разглядывая животное со всех сторон. При этом выражение лица скептическое. Типа «подумаешь!».

Уходит, подмигнув слонихе.

Старость для него равносильна смерти.

Перестав функционировать как мужчина, не понимает, зачем дальше жить. Уныло смотрит на свои достопримечательности, как на доспехи, напоминающие о былых баталиях. Повесить на стенку, увы, нельзя. Остается одно — умереть.

Надеюсь, вы понимаете, что он хотел бы видеть на могиле в виде памятника.

Соавторы

Л. Ширвиндту

Этой истории уже почти тридцать лет. Если сегодня перед Шурой не устоит ни одна уважающая себя женщина, то тогда перед ним не мог устоять и ни один мужчина. Я в том числе.

Мы были немного знакомы, и вдруг во время гастролей Театра сатиры в Ленинграде звонит Александр Анатольевич и говорит: «Приходи, есть разговор!» Я обалдел. Звонок Ширвиндта уже делал меня знаменитым.

Я влетел в гостиницу «Октябрьская». Шура сидел в кресле с трубкой, в халате и сказал дословно следующее: Хватит заниматься херней, пора писать пьесу!»

Сказано было доброжелательным тоном, но мне захотелось щелкнуть каблуками, рявкнуть: «Служу Советскому Союзу!»

Если сам Ширвиндт сказал: «Пора писать пьесу». — никаких сомнений в том, что я ее напишу, у меня не возникло.

Я вывел на бумаге магическое слово «пьеса». И началось торжество искусства над разумом. Никогда в жизни мне не писалось так легко.

Прелесть пьесы, в отличие от рассказа, в том, что она готова вместить ваш жизненный опыт. А тридцать лет назад опыт у меня еще был.

Вдохновение, помноженное на отсутствие мастерства, — колоссальная движущая сила. Сто страниц было позади, а я еще не поделился и пятой частью жизненного опыта.

С трудом оторвавшись от пьесы на 126-й странице, я позвонил Шуре, сказал: «Пьеса готова, отправляю почтой».

Само собой — ценная бандероль, трижды завернутая, вся в клее и сургуче. Не дай бог пропадет! Гениальное крадут в первую очередь.

Через неделю пришел ответ от Шуры. В письме он мягко журил, предлагал продолжить сотрудничество и просил, если можно, сократить наполовину.

Сам Ширвиндт просит сократить!

Я размахивал письмом перед друзьями с гордостью ворошиловского стрелка, награжденного именной саблей.

И снова бессонные ночи. Измучившись, я с трудом ужал материал со 126 страниц до 140.

Позвонил Шуре, доложил: окончательный вариант готов.

Он сказал: «Приезжай!»

Приежаю в Москву. Дом на набережной. Музей-квартира Ширвиндта. Я с восхищением наблюдал, как он, добродушно матерясь, отбивается от телефонных звонков, родных, близких, домашних животных. Простой, как все великие.

Сели в «Ниву», кажется, темно-вишневого цвета.

— Куда едем?

— Увидишь.

Да какая мне разница! Волшебник Шура вез меня туда, где произойдет чудное превращение малоизвестного сатирика в крупного драматурга.

Машина летела. Снег слепил, как будущая слава.

Красная Пахра. Дача Зиновия Гердта. Ввалился весь в снегу Дед Мороз Эльдар Рязанов. За ним другие замечательные люди, которых и в отдельности-то вблизи за всю жизнь не увидишь, а тут сразу.

Я понял: все пришли на читку моей пьесы.

Стол был домашний, обильный. В большом выборе спиртные напитки.

Жена Зиновия Ефимовича Татьяна спросила, что я буду пить.

Как драматург, я выбрал мартини, которое видел первый раз в жизни.

— Белое? Драй? Экстра-драй?

— Естественно, экстра-драй!

— Тоник? Сок? Лед?

— Чистое!

От волнения я ничего не ел, а только глотал жутко сухое мартини.

Я никогда ни до, ни после не видел за одним столом столько великолепных рассказчиков. Это был словесный джемсейшен. Я бы запомнил вечер на всю жизнь, если бы не проклятое мартини, которое с тех пор видеть не могу.

Просыпался долго. Вошел вечно свежий Шура