Махатма Ганди - Кристина Жордис

Он отменил все свои планы и решил выехать в Бенгалию. Его пытались отговорить: причин, чтобы остаться, было множество. Ему 77 лет, 50 лет борьбы с периодическим заключением в тюрьму, болезнь и посты, которые чуть не довели его до могилы, подорвали его силы, неужели он не может дать себе отдых? «Я не знаю, что смогу сделать. Но я знаю одно: мне не будет покоя, пока я туда не поеду».

Началась последняя глава жизни Ганди, в которой он достиг вершины своего величия и которой было бы достаточно, даже без всего остального, чтобы превратить его в святого и героя. Ганди боролся с невозможным, изо всех сил пытался восстановить порядок и согласие посреди звериной жестокости, неустанно бродил среди руин, успокаивая своим присутствием безумие ненависти и мести, изнемогал под бременем своей задачи, признавал свой провал — единственный, кто еще верил в ахимсу, и все же отказывался сдаваться и опускать руки: «Воплощаю ли я ахимсу собой? Если да, тогда ложь и ненависть должны рассеяться». «Делай или умри», — заявил он конгрессу в 1942 году. «Do or die» — теперь он один применял на практике этот девиз.

Он попросил, чтобы никто не сопровождал его. Его ждали тучи людей. На каждой остановке, в каждом городе огромные толпы осаждали вокзал, заполоняли пути, забирались на крыши — чтобы увидеть его. Разбитые стекла, сорванные ставни, жуткий гвалт, задержка отправления поезда, вот состав тронулся, снова остановился. На одном вокзале пришлось достать противопожарный шланг, и купе Ганди было залито водой. Поезд прибыл в Калькутту с пятичасовым опозданием, Ганди был изнурен.

В Калькутте он увидел разрушения, вызванные августовскими бунтами, пустые улицы, кучи мусора, черные остовы сожженных домов. «Истина и ахимса, которые были моей верой и поддерживали меня шестьдесят лет, как будто утратили качества, которые я им приписывал»[279].

Тогда он отправился в Ноакхали, в сельскую местность, в один из самых труднодоступных районов Индии. Продвигаться приходилось медленно, на повозке, запряженной быками, или пешком, по подвесным мостикам, которых много в этом районе дельты. Мусульмане (70 процентов населения) сжигали храмы и дома, убивали и грабили, похищали женщин (из всех совершаемых жестокостей именно эта причиняла Ганди самую сильную боль). Его сопровождали несколько учеников, каждый из которых должен был поселиться в одном из поселков, зачастую глухих и враждебных, чтобы проповедовать там ненасилие (о мужестве и роли этих безвестных бойцов часто забывают: «Я был осиян славой своих бесчисленных соратников»). Несколько недель он работал по 16–20 часов в день; спал на деревянной доске, которая служила ему и письменным столом, вставал в четыре утра (а не в три — возраст), по-прежнему поддерживал огромную переписку, получал письма от членов конгресса, проводил молитвенные собрания, составлял отчеты о положении в деревнях… А главное — без устали выслушивал рассказы о зверствах, пытался унять ярость, утишить боль — «утереть слезы со всех глаз».

«Подвиг Геракла». Крестьяне слушали его, и напряженность потихоньку улеглась; но политики, играя свою привычную роль, натравляли на него народ, и мусульманская пресса вскоре начала обличать «политическую игру» под видом мирной миссии. В результате премьер-министр Бенгалии Сухраварди[280], подталкиваемый Мусульманской лигой, в конце концов попросил Ганди уехать. 2 января 1947 года в его дневнике появилась запись: «Проснулся в два часа ночи. Одна лишь милость Божия поддерживает меня. Должно быть, во мне есть большой изъян, который и причина всего этого. Вокруг меня всё — тьма»[281].

Он усилил свою аскезу и продолжил мирное паломничество. Переходил из деревни в деревню, босой, как калика перехожий, с длинной палкой, опираясь на плечо своей племянницы Манубен.

Скользкие тропинки, усеянные колючками и осколками стекла, экскрементами, которые нарочно туда положили. С наступлением ночи он просил приюта, предпочтительно у мусульманина. 47 деревень, 185 пройденных километров. По дороге он пел песню, написанную Тагором: «Иди один. Коли не откликаются на зов, иди один».

Тоскуя, Ганди искал в самом себе причину своей «неудачи». Так требовало учение сатьяграхи. Является ли недостатком чистота его духа? С годами он приобрел уверенность в том, что отсутствие желания вело к Богу, что лишь такое освобождение наделяло необходимой силой, чтобы идти своим путем к своей цели. Если ему удастся полностью освободиться от себя, завладеет ли им Бог?

Тогда и начался опыт, который обычно неправильно понимают; его соратники и самые пылкие ученики были сражены. Об этом рассказывает Нирмал Кумар Бозе, который жил с ним в Бенгалии, служа ему переводчиком. Перескажем вкратце этот эпизод, который по-прежнему толкуют упрощенно. Итак, Ганди, словно король Лир, терзаемый муками и отчаянием, блуждал среди руин и хаоса народных бунтов. Всякая надежда на независимую и объединенную Индию — смысл всей жизни, посвященной борьбе, — казалась утраченной. Ему пришла в голову мысль, чтобы испытать свою чистоту и власть над самим собой, попросить кого-нибудь из своих соратниц спать обнаженными подле него — духовный опыт полной брахмачарьи. «Я не называю брахмачарьей то, что запрещает вам прикасаться к женщине… Для меня брахмачарья — мысль и практика, которая помогает вам соприкоснуться с Бесконечностью и приводит к ней»[282].

Ганди не только не делал тайны из этого эксперимента, но даже написал множество писем своим друзьям по всей Индии, желая узнать их мнение и получить их одобрение. Тем, кто усомнился, подумав, что такое соприкосновение выходит за рамки невинности и нарушает столь твердо отстаиваемые правила — те самые, которыми, на их взгляд, определяется святость, — Ганди объяснял, что его поведение связано с обетом целомудрия. Это, разумеется, только все усугубило. «Если я полностью откажусь от возможности спать вместе, моей брахмачарье будет стыдно. Не то чтобы я ничего не делал единственно ради удовольствия. Уже много лет этого нет… Я утверждаю: что бы я ни делал, я делал это во имя Божие»[283].

Вероятно, возможность проверить свое самообладание в экстремальных условиях придала ему моральных сил, в которых он нуждался: ему требовалась лошадиная их доза, чтобы попытаться голыми руками остановить резню. «Если я смогу с этим совладать, — якобы сказал Махатма, — значит, я еще могу победить Джинну». Что же до потребности быть понятым… «Если это вам не нравится, я ничего не могу с этим поделать. Я предстаю перед вами и всеми остальными в полнейшей наготе», — писал он Нирмалу Бозе, который возмутился его поведением.