Принцип Парето - Алина Аркади

много без него. Островский отказался от смерти, но уничтожил себя иным способом, заточив в четырёх стенах. Оставшиеся крохи надежды на его возвращение уничтожены, растоптаны им самим. И сейчас я думаю, как объяснить Тасе, что Костя, несмотря на своё обещание, к нам не приедет. Тихо рыдаю в подушку, закрывшись в комнате, но ближе к рассвету всё же засыпаю. Кажется, проходит минута, и кто-то несильно трясёт меня за плечо.

– Мам, – шепчет над ухом дочка, – мам, просыпайся.

– Что такое? – открываю глаза со стоном. Лицо, вероятно, опухшее от слёз, а голова нещадно болит, остро пульсируя в висках.

– Пойдём готовить завтрак, – кружит надо мной, переползая и сдёргивая покрывало.

– Ладно, – нехотя соглашаюсь, – что приготовим?

– Лазанью.

– Ты не любишь лазанью. Она слишком сладкая для тебя.

– Не для меня. Для Кости. Он любит.

– Кости нет, родная.

– Есть, – приближается к моему уху, нашёптывая, – он спит там, – указывает на дверь, – в той комнате.

– Не выдумывай, – отмахиваюсь от ребёнка, который, скорее всего, выдаёт желаемое за действительное.

– Есть… Я не вру, – обиженно надувает губы, сложив ручки на груди. – Я не придумала. Я посмотрела.

Рывком поднимаюсь на кровати, отчего боль десятками игл пронзает затылок. Зажмуриваюсь, а когда отпускает, соскакиваю с постели и бегу из комнаты. Осторожно, едва дыша, толкаю соседнюю дверь, где на кровати спит… Костя. Тело ватное, а ноги подкашиваются от осознания, что я вижу его живого и здорового. Зажимаю рот ладонью, гася всхлип, и рассматриваю мужчину. Он спит на животе, заложив руки под подушку и скомкав её в мягкий шар. Покрывало сползло, представив моему взгляду такую знакомую спину с уже родными неровными шрамами. Борюсь с желанием броситься к нему и сжать в объятиях, чтобы вдохнуть поблёкший в памяти запах мужского тела. Делаю шаг, но останавливаюсь, пока не понимая, а нужна ли ему моя нежность. Да и вообще, мы нужны? Может быть, Костя вновь станет лишь эпизодом в нашей с дочкой жизни, после исчезнув навсегда.

Глава 30

Замешиваю тесто трясущими руками, посматривая в сторону лестницы на второй этаж и ожидая появление Островского. Всё валится из рук, не могу вспомнить, какие ингредиенты добавлять, и, кажется, отмеряю две порции сахара. Тася бегает вокруг меня, но старается не шуметь, опасаясь разбудить Костю.

– Когда он приехал? – без привычного утреннего приветствия спрашиваю Гришу.

– Перед рассветом. Серхат привёз. Позвонил, я открыл ворота. Бросил сумку у порога, – показывает на чёрный кожаный саквояж, в котором, как, мне кажется, всего пару вещей, потому что он слишком тощий. – Заглянул к Тасе, несколько минут стоял в дверях твоей спальни и отправился в соседнюю. Ничего не объяснял, если ты хочешь спросить об этом. Сказал, все разговоры утром.

Легче не становится, потому что я надеялась, что Гриша прояснит появление Кости и его возможность остаться с нами. Нас привычно трое. Каждое утро мы спускаемся на первый этаж, и пока я готовлю завтрак, разговариваем, обсуждаем планы на день и как проведём вечер. Но сейчас говорить не хочется, потому что слова припасены для Островского. Гриша понимает, поэтому утыкается в телефон, предварительно посадив Тасю на колени. Смотрят очередную серию мультиков, пока я раскатываю тесто и делаю начинку. Всё, как нравится Островскому.

– Доброе утро, – вздрагиваю, когда слух обжигает любимый голос.

– Костя!!! – пищит дочка и бросается к нему, оказываясь на руках и крепко обнимая за шею.

– Костя? О чём мы с тобой договаривались? А? – возмущается Островский.

– Ой! Папа, – исправляется дочка, а меня начинает трясти с удвоенной силой.

Вот зачем он это делает? Снова приучит к себе ребёнка и растворится в тумане, оставив лишь призрачную надежду.

– А ты мне что-нибудь привёз?

– Не привёз, но, – опережает возмущения, которые вот-вот сорвутся с губ Таси, – заказал. Вечером привезут то, что тебе очень понравится.

– А, что это?

– Увидишь, нетерпеливая.

И Островский смеётся: звонко, открыто, тепло. Мне кажется, я впервые слышу такой смех и ещё больше сжимаюсь, не понимая, как с ним разговаривать. Всё это время молчу, раскатываю тесто и боюсь на него посмотреть, потому что меня сразу накроет истерикой, и я превращусь в слезливую женщину, неспособную держать себя в руках.

Все трое удаляются в гостиную, а через несколько минут открывается входная дверь, и в окне я вижу Тасю и Гришу, которые удаляются по дорожке к воротам. Костя позаботился о том, чтобы мы остались наедине.

– Может, посмотришь на меня? – останавливается и замолкает. Нас разделяет лишь стол, но Костя не торопится подойти.

– Ты надолго? – спрашиваю, не поднимая головы, и выкладываю начинку, всем своим видом показывая безразличие. На самом деле внутри адская буря, которая вот-вот выйдет из-под контроля.

– Насовсем. Если примешь. Если простишь.

– Ты позволяешь мне решать? Это что-то новенькое, – показательно фыркаю, едва сдерживая слёзы и боль, которая глухо бьёт по рёбрам.

Сможет ли Костя принять ту жизнь, которая мне нужна и остаться несмотря на рвение куда-то бежать? Если его месть завершена, а цель достигнута, сейчас он в нерешительности на перепутье: в каком направлении, а главное, с кем двигаться дальше.

Островский бесшумно ступает, огибая стол и останавливаясь за моей спиной почти вплотную. Большие ладони опускаются на мои бёдра, слегка сжимая кожу. Едва сдерживаю стон, ощущая такие необходимые прикосновения, которых была лишена почти три месяца. И пока не сорвалась в Костю без оглядки, оставив без ответа самое важное, с надломом говорю:

– Если… Если ты не планируешь остаться, то не нужно. Не стоит давать мне ложных надежд. Я почти перегорела. Ещё немного, и я смогу дышать без тебя. Ещё чуть-чуть… – голос затухает, потому что к горлу подкатывает вязкий ком, не позволяющий закончить мысль.

Уговариваю саму себя позорно не расплакаться перед Островским, сдержав разрывающие эмоции. Зажмуриваюсь с такой силой, что перед глазами расплываются разноцветные круги. И жду. Жду, когда тишину разорвут гулкие шаги, и он выйдет за дверь, растворившись в лицах большого города. Так проще. Легче. Правильно. Оборвать то, почти потухшее, что связывало нас, и начать с нуля без тени Островского за спиной. От напряжения, кажется, готова лопнуть, как воздушный шар. Время остановилось в ожидании смертного приговора человека, на котором сосредоточен весь мой мир.

На талию ложатся мужские ладони, и меня медленно разворачивают, а затем приподнимают и усаживают на стол. Костя вклинивается между моих ног и наклоняется так близко, что чувствую на щеке его дыхание. Распахнув глаза, тону в любимой синеве. С губ слетает стон, когда понимаю, как сильно по нему скучала. И пусть для меня в его графике отведено