Добрый убийца - Андрей Анисимов

— Надя немного повыше, ноги у нее подлиннее и попка поуже, — отчеканил Глеб.

Оля сделала вид, что ничего не услышала.

Она продолжала стоять и скалить свои зубки.

Три шубы Михеев забраковал сразу. Девушка удалилась и принесла еще три.

— Эта выделана нормально и лиса забита в начале зимы, когда мех покрепче. Ее можете приобретать, — наконец выбрал Михеев.

Ерожин попросил упаковать приобретение и направился к кассе. Глеб так и не узнал, сколько стоил подарок шефа его супруге. Петр Григорьевич о сумме, которую он выложил, чтобы замолить свой грех перед Надей, предпочитал не распространяться.

— Какого черта ты, роднуша, дрыхнешь?!

В десять репетиция, а мы еще не завтракали, — крикнул Тулевич. Он, обвязанный махровым полотенцем, только покинул душ и шествовал в кабинет.

— Дай выспаться. На репетициях достаешь, дома от тебя покоя нет, — недовольно ответила Проскурина и перевернулась на другой бок. Она уже три дня жила в квартире режиссера и пыталась отстаивать свои права.

— Ты забыла, моя родная? Мы после репетиции женимся. А в шесть тебе надо гримироваться к спектаклю, — напомнил Тулевич и уселся за свой письменный стол.

— Господи, замолчишь ты наконец! — простонала Проскурина, но глаза открыла.

— Где нежность в голосе любящей женщины?! Где, роднуша, овсянка для режиссера?! — восклицал Тулевич, уткнувшись в свои записи. Нателла поднялась, нащупала шлепанцы и голая потащилась в ванную. По дороге приостановилась, зашла в кабинет и, обняв Тулевича сзади, чмокнула его в седоватую гриву.

— Хоть поцелуйчика дождался. Придется мне, моя родненькая, ставить твой утренний подъем. Без режиссуры ты разваливаешься на части, — проворчал Марк Захарович, но голос его выдавал полное удовольствие:

— Кого, кроме Барсова, зовем на свадьбу?

— Жалкий завтрак между репетицией и спектаклем ты называешь свадьбой? — спросила Проскурина из ванной. Она стояла под душем, но дверь не закрывала. Тулевич столько раз видел ее голой на сцене, что теперь смешно было бы разыгрывать застенчивость.

— А чем ты, собственно, роднуша, недовольна? Мы, как бродячие пилигримы, все делаем в дороге. И женимся тоже. Представь себе, родная моя, что я сниму ресторан, назову кучу болванов, которые нажрутся, напьются и станут орать «горько».

— Зато будет как у людей, — без особой убежденности сообщила примадонна.

— А мы, роднуша, артисты, а не люди.

Люди приходят на нас смотреть. Приходят как в зверинец. А мы их веселим. Поэтому как у людей нам нельзя.

Нателла закончила купаться, набросила на себя халат, босиком прошлепала в кабинет Тулевича и села к нему на колени:

— Скажи честно, что ты просто жмот. Тебе жалко на свадьбу тратить деньги!

— И жмот тоже. Чем плохо, моя родная, быть жмотом? И потом, что ты тут делаешь?

Сейчас ты меня заведешь, я вместо того, чтобы готовиться к репетиции, потащу тебя в койку. — Тулевич поднял Проскурину и понес в спальню. — А через три недели мне сдавать спектакль. — С этими словами режиссер уложил Проскурину в постель и смолк. Дальше на комментарии его уже не хватило.

— Я тебя, кажется, начинаю любить, — прошептала Нателла и обняла Тулевича.

— А я тебя уже начал, — ответил он и нашел ее губы.

В театр они мчались на такси. Нателла, устроившись на заднем сиденье, занималась макияжем. Марк Захарович спешно проглядывал свои записи к репетиции. Позавтракать они так и не успели.

— Я хочу пригласить сыщика с женой. Ты не возражаешь?

Тулевич не возражал. Детектив ему понравился, да и поглядеть на жену Ерожина режиссеру было любопытно. Нателла про Надю ему уже не раз рассказывала. Перед репетицией Проскурина Наде позвонила. Но трубку никто не взял. Тогда она позвонила в офис. Подошел Грыжин. Генерал исправно ходил на работу и с восьми до шести вечера от стола не отлучался.

Нателла передала приглашение Ерожиным и для порядка пригласила генерала.

— Днем не могу. Я же на работе. Ерожин — другое дело. Он начальник. Приглашение ему передам. Но с женой он приехать не сможет.

Надя в больнице, — ответил Грыжин.

— А что с ней? — с искренним огорчением поинтересовалась Нателла.

— Не знаю. Что-то по вашим бабьим делам, — дипломатично ушел от ответа Иван Григорьевич.

Проскурина заспешила в зал, но наткнулась на запертую дверь.

— В чем дело? — спросила она Тулевича, заглянув в его режиссерский кабинет.

— Яков Михайлович сказал, чтобы мы сегодня репетировали в фойе. Зал почему-то занят, — недовольным тоном ответил Марк Захарович.

Репетиция прошла вяло. В полдень Яков Михайлович Бок потребовал репетицию приостановить, потому что главного режиссера и ведущую артистку ждет машина. Театральной «Волгой» правил приглашенный шофер. Директор изменил своему правилу и сам за руль не сел.

— У меня сегодня и здесь дел хватает, — ворчал он, выпихивая Тулевича с Нателлой из театра.

Процедура бракосочетания заняла ровно час двадцать пять минут. Час десять из этого времени ушло на дорогу. Свидетелями выступили костюмерша Зина и радист Толечка.

Муж и жена в сопровождении свидетелей были доставлены назад к театру. Нанятый шофер открыл им дверцы, чинно выпустил из машины, затем со словами: «Вернете Якову Михайловичу» — запер машину и, отдав Тулевичу ключи, зашагал прочь.

Молодожены и сопровождающие вошли в пустынное фойе, поднялись в буфет и нигде никого не увидели. Театр был пустынен и тих.

— Однако странная встреча главного режиссера в его торжественный день, — проговорил Тулевич и дернул дверную ручку. Дверь в зал открылась, и загремела музыка. Прожектора высветили превращенную в райский сад сцену. Ее украшал небольшой столик с винами и яствами. Два маленьких негритенка взяли молодоженов за руки и повели к столу.

В этот момент в зале вспыхнул свет и раздались аплодисменты. Нателла посмотрела на свою руку, там, где ее держал негритенок, и увидела, что она черная. Краска, сделавшая малышей негритятами, не успела подсохнуть.

— Вот почему наш директор не пустил репетировать в зал, — сказал жене Тулевич. — Он готовил нам сюрприз.

Аплодисменты не стихали.

— Поздравляю, господа. Пора играть свадьбу, — раздался громкий резкий голос, и молодожены увидели Барсова. Корифей с огромным букетом роз склонился перед Проскуриной на колено, поцеловал ей руку, встал и сказал Тулевичу:

— Прости, дорогой, но эту постановку в твоем театре осуществил я, — после чего хлопнул в ладоши. Свет в зале погас, и из темноты стали выплывать актеры и актрисы, актеры — в костюмах Воланда, а актрисы были загримированы под Проскурину в роли Маргариты. С их обнаженных грудок на новобрачных смотрели огромные нарисованные глаза.