Шипы и розы - Лана Каминская

Часы в кармане почему-то тикали так громко, словно отсчитывали последние секунды жизни перед казнью. Или Тиму послышалось? Точно послышалось, ведь кто различит, как отсчитывает секунды какой-то там бездушный механизм, когда вокруг стоит гул, подкрепляемый льющимся рекой шампанским, и такой сильный, словно поляну, усыпанную медовым клевером, облепили жадные до нектара пчёлы.

Тим снова поискал глазами в толпе яркие маки. Жить без синяка под глазом оставалось всё меньше времени, и хотелось предстать перед мачехой пока ещё щегольски одетым франтом, красивым, подтянутым и без переломанных рёбер. Очень хотелось. Почему – Тим с трудом понимал. А если и понимал, то не верил.

– Да кого ты всё высматриваешь? – недовольно пробубнил Генри и вдруг спросил: – А там не твой отец жмёт руку сэру Фредерику Пикли? Выглядит он, скажу прямо, словно жабу проглотил. Недовольным.

Тим чертыхнулся.

– Отвернись! – скомандовал он Генри.

– Зачем?

– Отвернись, кому говорю! Встань к ним спиной. Может, так они нас не заметят. Мало ли вокруг народа в чёрных фраках и шляпах.

– Не могу.

– Как не можешь? Голову повернуть не можешь? Так я тебе сейчас её  отвинчу!

– Как тут не смотреть, когда такая красота... Не идёт, а плывёт. И улыбка... Боже, какая улыбка! Хотя кому я это говорю? Ты видишь её каждый день и за завтраком, и за обедом, и за ужином.

Тим проследил за взглядом друга и встал как вкопанный.

Напрасно он всё утро искал алые маки в толпе. Напрасно цеплялся взглядом за зонтики и ленточки алого цвета. Всё это было ни к чему, потому что маков никаких не было, как не было и кремового цвета платья, зато в летней зелени, свежей и приободрённой после лёгкого ночного дождичка, расцвела серо-голубая гортензия, нежная и своей нежностью безумно соблазнительная. В этот день она цвела для всех, и не было человека, который, проходя мимо, не остановился бы на мгновенье, не вдохнул воздуха полной грудью и не поймал себя на мысли, что готов любоваться супругой Джейкоба Андервуда вечно.

Золотистые локоны нежились в лучах такого же золотого солнца, серо-голубые глаза смотрели на собеседника мягко и тепло, а бледно-розовые губы подрагивали, будто от холода, хотя никакого холода не было, а затем растягивались в лёгкой, непринуждённой, едва уловимой улыбке, которая ни за что не оставалась незамеченной и согревала сердца рядом стоящих сильнее протопленного камина. И даже Тим не сдержался, упёрся тростью в землю, вцепился пальцами в набалдашник и недовольно пробурчал:

– Не улыбайтесь – это раздражает...

– Ты кому? – спросил Генри, и Тим тут же пришёл в себя.

– Это я так... Это из роли, – вывернулся он. – Скоро ставим «Гамлета», так я репетирую везде, где придётся.

– Делать тебе нечего. Лучше расскажи про себя. Как успехи с ней? – Генри кивнул в сторону Малесты. Та в этот самый момент с таким участием внимала каждому слову Фредерика Пикли, что Тим готов был сорваться с места и треснуть того Пикли тростью по голове.

– С мачехой? – Тим отвечал, не думая. – Всё хорошо.

Генри завистливо присвистнул.

– Неужели заполучил? Ну ты просто виртуоз в обольщении дам!

Последние слова выдернули Тима из череды волнительных наблюдений. И хорошо, что выдернули, ведь стучавшее громко и неровно сердце норовило перебить шум вокруг и окончательно перемешать пока ещё трезвые мысли.

– Заполучил, – отмахнулся Тим, решив не вдаваться в подробности нечестной игры.

Но Генри хотелось посплетничать. Проглоченное наспех и на голодный желудок шампанское уже успело размыть границы дозволенного и развязать язык.

– Так у вас что-то было? – нетерпеливо спросил Сандерс и тут же хлопнул себя ладонью по лбу. – Ну, конечно, было, а я, дурак, ещё спрашиваю! Но, чёрт возьми, как? Как ты смог подобрать к ней ключик? Она ведь такая божественная в своей красоте и такая неприступная.

Тим поморщился.

– Она всего лишь женщина, Генри. А женщины любят мужское внимание.

– Хочешь сказать, она отдалась тебе, потому что ты провернул с ней один из своих обычных трюков?

– Именно, Генри. Вспомни, скольких девиц я обольстил одним лишь фокусом с накидкой. И с этой было то же самое: шёл дождь, она озябла, я укрыл ей плечи, и она тут же посмотрела на меня так томно, что не поцеловать её было бы жутчайшим оскорблением!

– И ты?..

– Я всего лишь мужчина, Генри. Порочный мужчина. А она женщина. Как оказалось, тоже порочная. Так что всё у нас получилось. Встретимся нашей четверкой – продемонстрирую трофей.

– Я бы так не смог, – в который раз вздохнул Генри.

– Всё, что тебе нужно, это холодный, расчетливый ум, – сказал Тим и постучал костяшками пальцев по шляпе, словно мозги находились именно в ней. – Впрочем, к ситуации с твоей кузиной Кэтрин это не относится. Послушай-ка меня, Генри. Скоро открытие скачек, и все разойдутся по своим местам. Тебе бы к этому времени подсуетиться и помириться с кузиной. Минута-другая – может быть поздно. Явится твой соперник, и Кэтти с обиды наломает дров. А если у вас всё наладится, то, глядишь, и тому бедняге не придётся вешать себе хомут на шею.

На этих словах Тим коснулся рукой своего шейного платка и чуть ослабил его.

– Думаешь, это так просто?

– Это однозначно проще, чем махать кулаками. А в глазах Кэтрин ты станешь не упёртым занудой, а настоящим героем, ценящим те чувства, которые между вами возникли.

– Ох, – продолжал переживать нерешительный Генри. – Может, ты пойдёшь со мной? Может, выступишь посредником?

– Генри, у меня своих дел невпроворот.

– Каких, например? Кроме еды и выпивки здесь дел никаких быть не может.

– Каких? – Тим лихорадочно соображал.

Голубые гортензии на шляпке виднелись уже в другой части толпы, и в этот раз руку мачехи целовал заносчивого вида франт, у которого, в отличие от Тима, красовался цветок в петлице.

Идея с ответом на вопрос Генри пришла в голову стремительно. Столь же стремительно, как и руки успели утром переложить написанные на латыни бумажки из кармана любимого пиджака в карман неудобного фрака. И Тим выпалил:

– Мне нужно увидеться с сэром Арчибальдом Крейном. Я заметил его имя в списках приглашённых на входе и, кажется, даже видел его обрюзгшее лицо в толпе.

– Зачем?

– Сэр Арчибальд преподавал у нас в прошлом семестре латынь, и на экзамене мне для перевода попался отвратительнейший текст.

– Хочешь пересдать? Тут?

– Хочу, чтобы он проконсультировал меня в одном вопросе.

Сандерс с сочувствием смотрел на друга.

– Ты сильно изменился, с тех пор как уехал в Девонсайд.

– Изменился? В чём?