Яичко Гитлера - Николай Норд

Николай, выплюнув сигарету, кивнул. Он внимательно следил за состоянием собеседника, но в свете всех его преступлений и предательств, не испытывал к нему никакого сочувствия.

— Почему ты опять не сказал мне, я бы подставил пепельницу, — недовольно проворчал Васильев, поднимая с пола окурок. — Хочешь, чтобы мы тут все сгорели?

— Налей мне еще, — не реагируя на замечание, сказал Николай намеренно «МНЕ», чтобы не вызвать лишних подозрений.

Он точно знал, что Володя обязательно выпьет за компанию, особенно переживая свое скрытое от всех прошлое, которое для Николая сегодня стало сущим откровением.

— Да, конечно, давай, братан, — отозвался собеседник, оправдав его ожидания, хотя и неприятно резанув последним словом ухо Николая. — В этом разе нельзя не выпить.

Они выпили еще, и Николай снова отказался от закуски, коему примеру последовал и Володя. Теперь он был достаточно пьян, но не настолько, чтобы шататься, а тем более упасть и заснуть. Просто язык его стал чуть тяжелее, а речь замедленнее. Несмотря на это, он довольно внятно продолжал повествовать дальше:

— Ну, если ты, Колян, смотрел это кино, то должен помнить заключительный эпизод. Сашка там одного белого офицера играл, которого красные в конце фильма расстреливают. И там по ходу эпизода к нему рвется его невеста, как некстати, на Киру похожая, хочет с ним под пули, чтоб умереть вместе. А ее красножопые держат, не пускают. И тут бах-барабах — красные стреляют, белогвардеец валится на спину, ну, там кровь, все такое, девушка вырывается, бежит к офицерику и падает ему на окровавленную грудь. И тот шепчет ей напоследок, мол, смерть не разлучит их, ничто не разлучит, он к ней с того света придет. И умирает. А деваха та беременная была, и у нее роды прямо тут начались, мальчик народился, а она и говорит новорожденному, мол, вот ты и вернулся, любимый. В общем, как-то душещипательно все…

Но не в этом дело. Кира как-то это все близко к сердцу приняла, уж не знаю почему, но у нее схватки как-то резко начались, и она тут же сама тоже рожать стала. Мальчик родился мертвым. Ети его мать! — Володя в сердцах ударил кулаком по столу, так что на нем, с жалобным звоном, заплясали бокалы и бутылки.

— Давай еще по маленькой! — Васильев снова разлил рюмки и оба выпили, снова не закусывая, только Володя занюхал корочкой хлеба. — Вот такие, братан, были дела. Но это еще не все! Не все, братан!

Васильев сорвался с места и, подойдя к Николаю, обнял и, уткнувшись подбородком в его голову, зарыдал.

Николаю было неприятны его слезы, капавшие ему на волосы, но он терпел и не отстранялся. Он подумал, что, судя по поведению и манере говорить, Володя был уже прилично накачан, и у Николая начала, наконец, тлеть надежда на то, что еще после пары рюмок тот окончательно свалится. Между тем, Васильев, спотыкаясь, вернулся на прежнее место и продолжил разговор:

— Что же было в итоге? В итоге Кира снова попала в психушку, а я младенца похоронил и сам в больницу с инфарктом слег. Там три недели провалялся, вернулся и занялся могилкой новорожденного, памятничек ему поставил с крестиком и ангелочками, там, все чин по чину. А Киру месяц промурыжили, вроде успокоилась, домой вернулась. Про младенца не спрашивала и на могилку к нему не просила свозить, будто его и не было. И, вообще, поначалу все больше молчала, бывало, слова за весь день не вымолвит, но по хозяйству все делала, даже в магазины за продуктами ходила, а вот картины, где Сашка ее играл, смотреть перестала. И, вообще, у нее интерес не только к нему, но и ко всему в жизни пропал. Кира даже в постели не отвечала мне, просто позволяла пользоваться телом как чужим и спала со мной, как какой-нибудь ребенок спит в обнимку с одноглазым мишкой, только чтоб побыстрее заснуть. Так отныне наша новая жизнь потекла.

Но однажды Кира вдруг спросила меня, где, мол, Сашенька, сыночек наш? Меня от ее вопроса холодный пот прошиб, подумал, ну, наверное, окончательно рассудка лишилась. Не знал, что ответить. Крутил-вертел и так и этак, но в конце таки признался, что похоронил мальчика. Тут Кира на меня, словно взбесившаяся тигрица набросилась — мол, как похоронил, живого-то человечка? Неси его, мол, назад домой немедленно, он, де, в могилке живой еще. Да нет, объясняю, уже два месяца прошло. Ну, тогда, говорит, вези меня на кладбище, я хочу сама убедиться. Что было делать? — повез, иначе бы она меня загрызла на месте.

На кладбище она не плакала, а просто к могильному холмику ринулась и ну голыми руками в ярости землю рыть — бормочет, мол, еще живой мальчик там, сердцем материнским чует. Еле я ее от земли оторвал да унял, еще немного и нас бы замели в ментовку или в дурку — там же люди ходили, смотрели на это все. А дома она меня донимать стала — мол, вырой мне гробик из могилы, принеси, Сашенька живой там лежит, иначе руки на себя наложу. Что было делать — в дурку ее отправлять опять? Пошел я к одному известному профессору-психотерапевту за консультацией, забашлил его хорошо, все, не скрывая, рассказал, тот дело ее поднял, на дом к нам сам приехал, осмотрел Киру, поговорил с ней спокойно и потом мне сказал, что ей надо снова родить, тогда психика восстановится. Я спрашиваю, мол, а сейчас что делать? Но он только руки развел.

Пошел я тогда к Федотову за советом — он по-прежнему мне во всем помогал — и деньгами, и лекарства редкие психотропные для Киры доставал. Тот меня успокоил, мол, временно решим вопрос, но рожать Кире, конечно, надо — доктор правильно советовал. Уговори, говорит, ее подождать недельки две-три, а потом ко мне приходи. Но что-почем — не сказал. Ну, я так и сделал.

А теперь, Колян, давай еще дерябнем — сейчас я тебе еще одну жуть расскажу, и ты поймешь, что мне пережить довелось — все твои проблемы-горести ерундой покажутся!

Васильев налил Николаю и себе виски, но когда собеседник выпил, вдруг передумал и отпил только несколько глотков вина.

— Знаешь, нельзя мне сейчас сильно пьянеть, вот закончится все — тогда и выпьем. Как говорится, делу время — потехе час. Правда, Колян? — сказал Володя, упершись в бывшего друга испытующим взглядом. — А ты-то, видать, думал, вот, я сейчас нажрусь, и ты меня завалишь? Ведь так? — хрипло рассмеялся он.

Николай едва сдержался и опустил глаза, чтобы не выдать себя. Теперь он напряженно думал, что бы можно было чего-то иного сделать, чтобы избавиться от унизительного плена не вызывая подозрений Васильева, и, практически, больше не слушал его дальнейшего повествования, которое, между тем, тот продолжил:

— Ладно, Колян, ты особо не заморачивайся, я же говорил — для тебя все кончится хорошо, и Ксения жива останется. Ты, вот, дальше слушай. Короче, пришел я к Харитону Иринеевичу через пару недель, смотрю, у него гробик маленький, чуть больше школьного пенала, на столе стоит — красивый такой, полированный, с откидной крышечкой. Зачем это, спрашиваю? А ты открой, говорит. Открыл, а там ребенок новорожденный лежит, глазками хлопает, лепечет что-то. А Федотов смеется. Ну, как, говорит, хороший Сашенька? Я чуть сам не рехнулся от этого зрелища. Потом только сообразил — это был тот самый пупс, Коля, которого тебе Кира показывала. Он с тех пор у нас. Федотов его из заграницы выписал за немалые деньги — по индивидуальному заказу делали, на батарейках работает.