Сломанный клинок - Айрис Дюбуа

Надо было также обезопасить себя на случай, если супругу вдруг взбредет в голову вернуться; Аэлис написала ему, что соскучилась в Моранвиле и уезжает в Париж пожить у своей кузины Мадлен при дворе мадам Жанны Бурбон, скорее всего тоже до Троицы. Письмо она вручила Беппо, сказав, что дело очень важное и надо, чтобы он сам отвез это мессиру Франсуа, — тот, судя по всему, еще во Фландрии. Беппо заверил, что письмо будет доставлено, пусть мадонна не беспокоится, и уехал в ту же ночь.

На следующий день отец сказал ей, что не знает, как быть, — Филипп настойчиво уговаривает его ехать в Компьень. Да он и сам понимает, что совет правильный, но все-таки оставить ее здесь одну…

— Только не думайте обо мне, прошу вас, — возразила Аэлис, не поднимая взгляда на отца, — решайте, как лучше вам! Вообще-то, я тоже думаю, что съездить туда неплохо… И дядюшка Жан, конечно, там будет, а вы так давно не виделись! Вернетесь, все мне расскажете, а я буду терпеливо ждать и радоваться за вас — я ведь знаю, как вам все это интересно. Правда, поезжайте, отец!

Пикиньи, вконец растроганный, положил руку на ее голову:

— Девочка моя, ты сама не знаешь, как радостно мне тебя слушать. Только став матерью, ты поймешь, какое это счастье — видеть в своем ребенке столько любви и заботы… Господь да воздаст тебе сторицей за твое доброе сердце, мой дружочек…

Ей вдруг стало страшно, захотелось броситься к отцу, упросить его не ехать, остаться, но она поднесла руку к шее и коснулась цепочки, на которой носила теперь кольцо Робера, и ее обдало волной обжигающего жара от мысли, что через два или три дня они будут вместе. И она подняла ресницы, глядя на отца безоблачно-лживыми глазами.

— Ну что вы, мессир, — сказала она нежно, — я ведь просто выполняю долг любящей дочери, за что же тут воздавать?

Недаром ему всегда был не по душе этот громадный дворец, он всегда предпочитал ему старый Лувр, где было тесно, и неуютно, и холодно даже в самое жаркое время года, но где обновленные при Филиппе-Августе[77] стены и иные защитные сооружения давали хотя бы некоторую иллюзию безопасности. Дофин перебрался в Лувр сразу после кровавых событий 22 февраля, перетащив с собой и двор герцогини — к великой досаде ее фрейлин, которых вовсе не прельщало прозябание в мрачном охотничьем замке на самой окраине Парижа.

Сама Жанна Бурбон перебралась на новое место без тени неудовольствия. Ей было все равно, где жить, лишь бы ее милый Шарло был рядом и лишь бы ему было хорошо. Она иногда думала, что по ошибке судьбы родилась в семье венценосцев, — так мало чувствовала она себя дофиной, герцогиней Нормандской, будущей королевой; она даже не очень хорошо представляла себе, о чем положено думать и заботиться королеве. Сама она заботилась прежде всего о том, о чем заботится всякая жена, если муж слаб здоровьем: чтобы он не переутомлялся, хорошо спал, не ел и не пил ничего такого, что может нарушить пищеварение, чтобы ему не докучали лишними делами и заботами…

В этот день Карл с утра чувствовал недомогание и спал плохо к тому же, поэтому она строго наказала шамбеллану Жоффруа де Монбару никого к его высочеству не пускать. И что же? Ей скоро сообщили, что приехал монсеньор архиепископ Реймсский, судя по всему — с дурными новостями, и его сразу провели к герцогу. Герцогиня вспыхнула и, подхватив юбки, помчалась искать вероломного шамбеллана.

— Стыдно вам, мессир Жоффруа! — закричала она, ворвавшись в каморку, где тот мирно дремал в кресле после обильного завтрака. — Я ведь просила! Его высочество не спал целую ночь!

В голосе ее зазвенели слезы, и шамбеллан вскочил как ошпаренный, ничего не понимая.

— О чем вы, мадам, побойтесь Бога…

— Это вам следует Его бояться, коль скоро вы так дурно исполняете свои обязанности! Кто пустил к герцогу этого Краона?

— Мадам, — укоризненно возразил де Монбар, — владыка первого диоцеза Франции может пройти даже к королю в любое время дня и ночи…

— Но если я просила не пускать! — Дофина гневно топнула. — Или мои просьбы уже ничего не значат?!

— Мадам, монсеньор архиепископ привез известие столь важное, что нельзя было не доложить его высочеству безотлагательно.

— Что за известие?

— Ваш кузен Карл д’Эврё вернулся в Париж.

Жанна прикусила губу — это и впрямь была новость. И надо же, чтобы именно сегодня…

— Где они?

— Его высочество принял монсеньора в своем скриптории.

— Проводите меня…

Войдя в скрипторий с самым беззаботным видом, Жанна приняла благословение от архиепископа и села поодаль у камина, показывая, что не намерена мешать беседующим.

— О чем это я… — Дофин нахмурился, пытаясь припомнить, на чем прервался разговор с прелатом. — Ах да! Так вы считаете, кузен мог быть… замешан или хотя бы в курсе случившегося?

— Сир, у меня иногда создается впечатление, что ваш кузен замешан в любой пакости, которая случается в королевстве.

— Вы правы… С какой свитой он прибыл?

— С Наваррой не менее трехсот человек, вооруженных до зубов.

— Целая армия, — с завистью сказал дофин. — Будь у меня такая сила…

— Парижан все равно больше, сир. Сейчас надо полагаться не на силу, а…

— На Божий промысел, хотите вы сказать?

— Нет, сир, на хитрость. Что, разумеется, не исключает и Промысла.

— Что вы предлагаете, монсеньор?

— Быть мудрым, как змий, и кротким, как голубь. Впрочем, — архиепископ на миг сложил перед собою ладони и глянул на потолочную балку, — это предлагаю не я. Я могу лишь напомнить этот завет Господа нашего, весьма для вашего высочества своевременный. Самое сейчас опасное — возможность крепкого союза между Наваррой и купеческим старшиной.

— Хотел бы я знать, как тому воспрепятствовать…

— Сир, надо восстановить вашу дружбу с кузеном. Обещайте ему все, чего он ни попросит. А просить он будет, вот увидите. Наварра вечно чего-то если не требует, то выклянчивает. Ни в чем ему не отказывайте сразу — обещайте, торгуйтесь, он это любит, как истый южанин… Главное — протянуть время, запутать его в переговорах, не дать окончательно снюхаться с Марселем. Если бы нашелся способ под каким-то предлогом снова удалить его из Парижа!

Жанна внимательно следила за разговором, глядя на узкую щель окна в нише столь глубокой, что оно почти не давало света в этот хмурый день. Зима казалась затяжной, долгой, уже наступил март, а все так же ненастно и холодно, как будто и нет весны… Она зябко протянула руки к огню, любуясь теплой игрой отблесков на крупной жемчужине своего любимого перстня. Перстень был на первый взгляд не из дорогих, обычный серебряный, довольно простой работы, но вправленная в него жемчужина не имела цены — крупная, слегка розоватая, она всегда казалась живой. Впрочем, говорят, что жемчуг и в самом деле живет и умирает, как и человек… Дофина смотрела на перстень и не могла уловить какой-то странной связи между этой жемчужиной и тем, о чем разговаривали Карл с монсеньором, потом вдруг вспомнила — ну конечно же, тогда в Водрейле…