Свет иных дней - Стивен Бакстер

К примеру, история с тем, как его младенцем спрятали в плетеной корзине и опустили эту корзину в ил, чтобы спасти от гибели как еврейского первенца. Это был всего-навсего пересказ более древних месопотамских и египетских легенд – например, о боге Горе. Ни одно из этих преданий тоже не было основано на реальном факте. И он никогда не был египетским принцем. Этот фрагмент, судя по всему, был позаимствован из рассказа о сирийце по имени Бай, который служил в Египте главным казначеем, а потом стал фараоном, известным под именем Рамозекайемнетейру.

Но что такое правда?

В конце концов, если верить преданию, он был сложным человеком, умевшим вдохновлять других. У него было много недостатков: он был косноязычен и часто гневался на тех, кого возглавлял. Он даже с Богом вступал в споры. Но его победа над собой на протяжении трех тысячелетий вдохновляла столь многих людей, включая и саму Мириам, названную в честь возлюбленной сестры этого человека. Той Мириам, разбитой параличом, пришлось преодолеть в жизни много препятствий.

Для потомков он был настолько же жив и реален, насколько любой персонаж из «истинной» истории, и Мириам знала, что он останется живым и в будущем. А если так, то какое имело значение то, что на самом деле Моисей не существовал?

Это была новая мания, на взгляд Бобби: миллионы исторических фигур, как знаменитых, так и совсем не известных, на краткое время снова оживали под взглядами представителей первого поколения пользователей червокамеры.

Резко возросло число прогулов и наплевательского отношения к служебным обязанностям. Люди бросали работу, отказывались от своих профессий, порой даже уходили от любимых и посвящали себя бесконечным путешествиям во времени и пространстве. Человеческая раса вдруг словно бы постарела, всем захотелось попрятаться в норки и питаться воспоминаниями.

А может быть, так оно и есть, думал Бобби. В конце концов, если Полынь неотвратима, то не стоило и говорить о будущем. Быть может, червокамера с ее даром взгляда в прошлое стала именно тем, что сейчас было нужно человечеству, – замочной скважиной.

И каждый из пользователей постепенно понимал, что настанет день и он тоже станет не более чем созданием из света и тьмы, погруженным во время, и когда-нибудь кто-то из необозримого будущего извлечет его на свет и примется препарировать его жизнь.

Но Бобби заботило не все человечество, не великие течения истории, а разрывающееся сердце его брата.

Давид стал затворником – так казалось Бобби. В «Червятнике» он появлялся без предупреждения, проводил какие-то таинственные эксперименты и возвращался в свою квартиру, где – судя по сведениям «Нашего мира» – продолжал заниматься расширением рамок технологии червокамеры и осуществлял какие-то свои собственные загадочные проекты, о которых никому не рассказывал.

Миновало три недели, и Бобби приехал к Давиду. Давид открыл ему дверь и, похоже, был готов не позволить ему войти, но потом все же отошел в сторону и пропустил в квартиру.

В квартире царил беспорядок, повсюду были раскиданы книги и софт-скрины. Здесь жил одинокий человек, которому было плевать на мнение других людей.

– Что с тобой, черт подери, происходит?

Давид вымученно улыбнулся.

– Червокамера, Бобби. Что же еще?

– Хетер говорила, что ты помог ей с работой о Линкольне.

– Верно. Пожалуй, это меня и подтолкнуло. Но теперь я уже чересчур насмотрелся на историю… Я плохой хозяин. Хочешь выпить? Пива?

– Перестань, Давид. Поговори со мной.

Давид поскреб пальцами макушку.

– Это называется кризисом веры, Бобби. Вряд ли ты поймешь.

На самом деле обиженный Бобби это отлично понимал и был очень расстроен тем, в каком удручающем состоянии застал брата. Каждый день одержимые манией червокамеры и повернувшиеся на истории люди обивали корпоративные пороги «Нашего мира» и требовали большего, еще большего доступа к червокамере. А потом Давид ударился в отшельничество и, видимо, не догадывался о том, как близок он к остальному человечеству, каких масштабов достигло распространение этой мании.

Но как сказать ему об этом?

Бобби осторожно проговорил:

– Ты страдаешь от исторического шока. Это сейчас… модное состояние. Оно пройдет.

– Модное, да? – гневно вопросил Давид.

– Мы все чувствуем себя одинаково. – Бобби поискал в памяти пример. – Я видел премьеру Девятой симфонии Бетховена. Кернтнертор-театр, Вена, тысяча восемьсот двадцать четвертый год. Ты не видел? – Исполнение симфонии было профессионально записано, а потом передано по телевидению одним из медиакон-гломератов. Рейтинги вышли слабоватые. – Просто ужас. Музыканты играли из рук вон плохо, хор безбожно врал. А Шекспир оказался еще хуже.

– Шекспир?

– Да ты совсем отдалился от жизни. Я говорю о премьере «Гамлета» в театре «Глобус» в тысяча шестьсот первом году. Актерская игра – на любительском уровне, костюмы дурацкие, зрители – пьяный сброд, а сам театр – выгребная яма под крышей. А акцент настолько непривычный, что при показе по телевидению пришлось использовать субтитры. Чем дальше в прошлое мы смотрим, тем более странным оно выглядит. Очень многим людям тяжело воспринять эту новую историю. «Наш мир» – козел отпущения для народного гнева, поэтому я знаю, что это правда. Против Хайрема то и дело выдвигают обвинения и что только ему не инкриминируют: клевету, подстрекательство к бунтам, разжигание межнациональной розни. А выдвигают обвинения национальные и патриотические объединения, религиозные организации, семьи развенчанных героев и даже правительства. И это – помимо угроз физической расправы. И уж конечно, совсем не в его пользу то, что он вознамерился завладеть авторскими правами на историю.

Давид не выдержал и громко расхохотался.

– Шутишь.

– Ни капельки. Он утверждает, что история открывается точно так же, как геном человека. Если можно патентовать фрагменты генома, почему бы не патентовать исторические события – по крайней мере те из них, которые удалось просмотреть с помощью червокамеры? В настоящее время проверке подвергается четырнадцатый век. Если не получится, Хайрем планирует запатентовать «снеговиков». Типа Робин Гуда.

Подобно многим полумифическим героям прошлого, под безжалостным взором червокамеры Робин попросту растаял, распался на предания и вымыслы, а от исторической правды о нем не осталось и следа. Легенда о нем на самом деле была основана на целом ряде английских баллад четырнадцатого века времен народных восстаний против баронов и недовольства крестьян, что и привело к крестьянскому бунту тысяча триста восемьдесят первого года.

Давид улыбнулся.

– Это мне нравится. Хайрем всегда любил Робин Гуда. Пожалуй что он считает себя его современным эквивалентом – хотя, конечно, это самообман. На самом деле он, конечно, куда больше тянет на короля Джона… Какая ирония – Хайрем собирается завладеть Робином.