Встречи на ветру - Николай Беспалов

У меня хватило сил убрать со стола и помыть посуду, потом и я сломалась.

– Товарищи, – начинаю я совещание с профоргами цехов и отделов. Что я буду говорить дальше, современному читателю будет и непонятно, и неинтересно. Отмечу, что это совещание я провожу накануне нового 1973 года. Николай Арсеньевич год как работает на Площади Труда в здании, создателем которого является архитектор Штакеншнейдер. Он находит время и звонит мне хотя бы раз в неделю. Думаю я, что это вызвано не столько его служебным рвением, а сколько тем фактом, что он не оставил надежды наладить со мной близкие отношения.

Мне же его притязания, откровенно говоря, противны. После памятного воскресенья на бегу залива, проведенного с Павлом Ивановичем, и последующего вечера у него дома, мне никаких других тесных, близких, полублизких и полутесных отношений с мужчинами не нужно.

Мой Паша уволился из больницы, поступил на работу в одно из «закрытых» НПО на должность начальника юридического отдела, а на досуге занимался изготовлением ювелирных украшений: в нем проснулся талант.

Иногда, когда мне приходилось бывать во Дворце Труда, я шла на Невский проспект и заходила в «Лавку художника». Мне льстило, что на витринах её были и работы моего Павла. Для того чтобы приобрести хотя бы одно из его украшений, у меня, честно говоря, денег не было.

Мне так и не пришлось обзавестись его творениями.

Помните рассказ американского писателя О. Генри «Дары волхвов»?

Приближался новый уже семьдесят четвертый год, и Павел – это в его стиле – напрямик спросил меня, что бы я хотела получить в подарок от Деда Мороза. Я, не подумав, ответила, что хочу норковую шубку. На аналогичный вопрос Павел ответил, что мечтает о курительной трубке мастера Федорова: «Чтобы как у комиссара Мегре».

Произошло не совсем так, как в рассказе, но похоже. Просто я не купила приглянувшееся мне украшение работы Павла, а приобрела ему трубку.

Представьте сценку в канун нового года: комната Павла, в углу маленькая елочка, украшенная самим Павлом, очень оригинально, ни одной фабричной игрушки, а вместо традиционной звезды какая-то фиговина из золотистой фольги. Праздничный стол у нас тоже не как у всех советских людей: Павел соорудил его из струганных досок, покрыл их морилкой и разрисовал петухами.

– Никакой скатерти, будем вкушать и пить прямо на досках. Надо быть ближе к природе, – так он ответил на мой недоуменный взгляд.

Прослушали поздравление советскому народу, выпили за уходящий год, и Павел объявил, что можно приступать «к раздаче слонов» – так он выразился.

Первой под елку полезла я. Осторожно разворачиваю красивый пакетик, а там то самое украшение, что мне приглянулось в «Лавке художников».

– Миль пардон, – говорит Павел, – на шубу не успел накопить, но обещаю, к твоему дню рождения шкурки норки будут греть твои плечи.

Полез, а там трубка. Тут Павел и вспомнил тот самый рассказ. Смеялись мы, как дети.

Теперь вам должно быть ясно, почему я отвергаю притязания всех иных «кавалеров». О более интимном умолчу.

Время у меня летит со скоростью пули. Меня избрали в партком завода, я была делегатом районной партийной конференции и на ней избрана в состав ревизионной комиссии. Это особый фискальный орган, у которого большие права.

Перечисляю эти события, а за ними каждодневные будни, будни, полные тревог и радостных минут. Вспомню один день.

В конце марта 1975 года, когда завод подводил итоги работы в первом квартале, я решила собрать наших рационализаторов. Была у меня мыслишка одна тайная: подготовить записку с анализом наших узких мест и предложениями о том, как, используя инициативу рабочих, их смекалку, расшить их.

– Товарищи рационализаторы, наши пифагоры и ползуновы, – это обращение вызвало одобрительный смешок, – я изучила то, что вы создали за последние полгода: впечатляет. Если бы все это было внедрено в жизнь, наше производство стало бы самым производительным, – тут я слегка преувеличиваю, – но оно и верно. Все распыленно, разрозненно, так сказать, все подобно частной лавочке. – Ропот недовольства. – Мне бы хотелась, чтобы вы скооперировались и выдали такой план усовершенствований, который можно было бы внедрить комплексно. Предлагаю вам такой вариант: вы собираетесь и начинаете выдвигать свои предложения, а один из вас будет их фиксировать. Одно условие: вы не должны сковывать свою фантазию, предлагайте самое невероятное. Потом мы вместе суммируем ваши предложения и выберем те, что могут быть внедрены. Моя забота – довести их до руководства завода и пробить их внедрение. Премий не обещаю, но то, что ваш вклад будет известен всему коллективу, гарантирую.

О такой форме выработки новаторских предложений я вычитала в книге американского автора.

Рационализаторы разошлись в приподнятом настроении, я была уверена, что они сделают так, как я сказала. Одного я не учла: что среди них найдется тип, который не желал делить не существующую ещё славу с коллективом. Он и настрочил в партком жалобу. Я, мол, готовлю за спиной дирекции и парткома некий переворот. Заговорщик я.

В парткоме в то время работала заведующей парткабинетом женщина, помнящая так называемое «Ленинградское дело». Она постаралась, чтобы из пустяка раздуть «дело». Заместитель секретаря парткома, как мог, пытался «спустить» это дело на тормозах, но партдама пробилась к секретарю и заявила, что, если не будут приняты меры, она пойдет в райком, а кому хочется неприятностей, и секретарь вынужден был вынести разбор жалобы рационалиста-завистника на заседание парткома.

– Ирина Анатольевна, – говорил мне секретарь за день до заседания, – ты умерь свой пыл, усмири характер.

На это я ему ответила так:

– Умерить пыл в вопросах социалистического соревнования? Усмирить характер в борьбе за трудовую дисциплину? Пускай любой лентяй, не желая трудиться, как того требует Кодекс строителя коммунизма, пишет во все инстанции кляузы, пускай он этим отрывает занятых важнейшим делом политического руководства людей от дела, а я буду, как индийский йог, усмирять свой характер.

– Ты поосторожней, – говорил секретарь, а сам – я же вижу – полностью со мной солидарен.

Из кабинета секретаря парткома я вышла полная боевого духа.

Заседание парткома началось в четыре вечера, а закончилось около семи. В повестке кроме «моего» вопроса ничего не стояло. Из пятнадцати членов парткома девять стояли на моей стороне, и были это в основном рабочие. Мою инициативу по расшитию узких мест за счет предложений рабочих-рационализаторов в штыки приняли ИТР и служащие. Такой расклад.

– Это настоящий авантюризм и заигрывание с рабочим классом, – говорил бывший технолог цеха, где я работала бригадиром, а ныне занимающий должность заместителя главного технолога завода. – Ни к чему хорошему такая практика не приведет.

Секретарь молчал: он как будто аккумулировал все высказывания. Иногда я замечала брошенный в мою сторону взгляд: молчи, мол. А я и молчала. Мне было что сказать, но позже. Моя тактика в том, чтобы выслушать всех, а уж потом дать им бой. У меня в запасе были некоторые факты, о которых говорят «вопиющие». Однако ход заседания неожиданно круто изменился, слово взял один из служащих БРИЗа. Говорил он горячо, я бы сказала, излишне импульсивно. Речь его сводилась к следующему тезису: товарищ Тиунова подошла к важнейшему на производстве вопросу – изысканию внутренних резервов – с неожиданной, но весьма продуктивной стороны, ибо кому как не рабочим знать узкие места и им же искать, не без помощи специалистов, способы преодолеть то или иное упущение, – он оглядел членов парткома, – наше с вами, товарищи инженеры и технологи.