Чисто научное убийство - Павел Амнуэль

Этот хищник охотился за мной. Он заманил меня сюда, на эту улицу, заканчивавшуюся тупиком. Он смотрел мне в глаза, обливая адской чернотой, в которую мое сознание погружалось со скоростью идущего ко дну, груженного медными слитками, судна.

Неужели именно так приходит к людям Смерть? Завлекает неземным прекрасным образом, а потом оборачивается пустотой?

Я двигался вперед медленными шагами, не отрывая взгляда от зовущей черноты глазниц, будто кролик, готовый полезть в пасть удава и даже счастливый от того, что ему оказана великая честь насытить ненасытного хищника. Кровь в моих жилах замерзла, обратилась в лед, мысли мои замерзли, обратившись в единственное, беспрестанно повторяемое «смерть, смерть, смерть»… Замерзло все вокруг, но так и должно было, наверное, быть: когда исчезает жизнь, исчезает движение материи, остается лишь бесплотный дух, который и должен либо воспарить в небеса, либо низвергнуться в Ад. Небеса вряд ли были ко мне благосклонны, я немало грешил в жизни, и когда же мне было в этом признаться, если не сейчас? Разве не я довел до смерти родного отца, когда подделал вексель, лишив его огромной суммы, и он, не желая предавать позору собственного сына, наложил на себя руки? Разве я не отказался жениться на Люсьен после того, как она, бедная, любящая, но не любимая, сообщила мне, что ждет ребенка? И разве она, не желая навлечь на себя позор и презрение, не отправилась в кремизанский монастырь в Шато, где и жила уже пять лет, а я даже не знал, родила ли она мне сына или дочь, или сделала с собой что-то, лишившее ее этого плода и вместе — способности в будущем стать матерью? И разве любовь двигала мной, когда я делал предложение Шарлотте? Разве не желание присоединить к своему состоянию приданое жены? И разве, разделяя с Шарлоттой супружеское ложе, не размышлял я о тех женщинах, которых буду любить в будущем?

Нет, я мог рассчитывать только на адские муки, но, будучи молодым, не думаешь о смерти, и все круги Ада видятся лишь поэтической фантазией в духе великого Данте. Однако, когда глаза смотрят в черноту небытия, и ты понимаешь, что путь окончен, сейчас начнется расплата, и тело твое более не способно ни на что: ни на любовь, ни на предательство, ни на подвиг, ни даже на простой поцелуй, тогда полагаешься только на дух, который еще может, угасая, послать миру последнее «прости», срывающееся с уст умирающего подобно легкому порыву ветерка. Уже распахнулись передо мной холодные ворота, и рука моя, должно быть, в последней конвульсии угасания ощутила зажатую в ладони рукоять, поднялась и опустилась, и тотчас же ко мне вернулись все чувства — возможно, на единственное мгновение, отделявшее истинную жизнь от настоящей смерти.

Я ударил кинжалом в пустую глазницу, и из нее потекла вязкая, дурно пахнувшая жидкость. Я нанес второй удар в смеющийся рот Смерти, и череп покатился по мостовой, подпрыгивая и ухмыляясь. Я сделал еще один выпад, и нож застрял между ребрами скелета, но что-то, видимо, сломалось в его чудовищной конструкции, и скелет распался, кости рухнули вниз, а белая материя балахона накрыла их подобно могильному холмику. Внутри, под балахоном, остался и выпавший из моей руки нож.

Я стоял посреди улицы, вновь погрузившейся в непроглядный мрак, кровь моя вновь толчками текла по жилам, я был живым, но еще не успел осознать величайшее счастье победы над самой Смертью. Ноги перестали держать меня, и я опустился на колени, уперевшись обеими руками в камень мостовой.

Сколько я просидел в такой неудобной позе? Час? Минуту? Вечность?

Когда я пришел в себя, то жизнь показалась мне адом, а смерть — избавлением, потому что сидел я не на камнях мостовой, а на влажной земле в собственном саду под окнами нашей с Шарлоттой спальни. И сама Шарлотта лежала перед мной в своем пеньюаре с золотыми фигурками птиц и цветов на фоне серебряного орнамента, и голова ее была неестественно вывернута, а из правой глазницы текла струйка крови. Но более всего ужасным было алое пятно на груди, там, куда я ударил ножом саму Смерть.

Я убивал Смерть, чтобы жить самому. А убил собственную жену, чтобы принять смерть.

Я сидел над теплым еще трупом, и ужасная истина все яснее открывалась передо мной. Проклятый опий помутил мой разум, поднял из глубины те чувства, которым я никогда не дозволял даже быть осознанными. Я женился на Шарлотте, не любя, но разве когда-нибудь, даже находясь в крайней степени опьянения, признавался я самому себе в том, что ненавидел ее? Но это было так. Теперь я знал. Я ненавидел Шарлотту. И когда опий освободил мои ощущения, мою сдерживаемую чувственность, мою суть, и когда в руке моей оказался нож, я сделал то, о чем втайне мечтал с самой первой брачной ночи. Я отправился домой, убил жену, которая вернулась после моего ухода и, не дождавшись мужа, легла спать, я вытащил ее труп из спальни в сад, и здесь действие опия, видимо, ослабело, так, что я потерял сознание, повалившись на землю рядом с телом убитой мною Шарлотты.

Проклятие! Мне некого было винить, кроме себя. Не М., который искренне хотел пережить невероятное приключение, не старика в притоне, который вложил в мою руку трубку с зельем. Я добровольно отправился с М. Я добровольно сделал первую затяжку. Я не подозревал о страшных последствиях, но это не могло служить мне оправданием.

Прекрасная незнакомка, Смерть, Шарлотта… Любовь, ужас, ненависть. Эти страсти связаны друг с другом, неотделимы друг от друга, друг без друга попросту не существуют. И, чтобы осознать эту тривиальную истину, я убил собственную жену.

Теперь мне оставалось только одно — пойти к префекту и сдаться в руки правосудия.

Разум мой был в тот момент холоден, подобно январской ночи, и, хотя чувства бунтовали против подобного решения, именно разум подсказал мне и заставил меня сделать то, что я сделал. Во мне все вопило от страха и отвращения, но руки подчинялись мозгу, и я вырыл в саду могилу, положил в нее тело Шарлотты и засыпал землей. Затем я тщательно утрамбовал землю, уничтожив все следы своей жуткой работы. После этого я осмотрел место, где убил жену — там еще оставались небольшие пятна крови, и я вытер их, а вслед за этим поднялся в спальню, надеясь, что никто из слуг меня не заметил.

Я спал сном праведника и проснулся поздно. Мне доложили, что явился М. Я спросил, давно ли встала моя жена, и не сможет ли она развлечь гостя, пока я буду приводить себя в порядок. Я очень удивился, когда узнал, что Шарлотта не ночевала дома. В страшном смятении я спустился вниз; должно быть, я хорошо играл свою роль, потому что М., взглянув на меня, участливо спросил, не случилось ли чего-то более существенного, нежели наше вчерашнее приключение, за которое он искренне просит у меня прощения. Он не знал, что я столь непривычен к…

Я прервал его излияния словами о том, что беспокоюсь из-за Шарлотты. Возможно, и она, добавил я многозначительно, подобно своему супругу, отправилась на поиски приключений. Но уже давно наступил день, и ее отсутствие либо возмутительно, либо наводит на самые ужасные мысли.

— Надобно известить полицию, — предложил М. и вызвался сделать это, видя мое состояние.

Сам префект прибыл час спустя, сопровождаемый тремя полицейскими. Я живо описал свои чувства в тот момент, когда, проснувшись при ярком солнечном свете, обнаружил, что жена не ночевала дома. Я был безутешен, я даже предположил, что Шарлотта сбежала с любовником, и эта мысль вызвала нездоровый интерес у полицейских, обменявшихся понимающими взглядами.