Проклятие темных вод - Пенни Хэнкок

Достать Хелен из кресла-каталки оказывается куда труднее, чем я думала. Или это руки мои ослабли с того момента, как я посадила ее туда? Или ее тело вдруг потяжелело, лишившись души? Кирпичи! Надо их вытащить. Пальцы онемели то ли от холода, то ли от волнения. Не слушаются. Не могу отвязать пластиковый мешок. Тру ладонью об ладонь, пытаясь разогнать кровь. Со стороны центральной улицы — вой полицейской сирены. Вожусь с узлом мешка, напряженно вслушиваюсь. Голос? Шаги? На минуту останавливаюсь и замираю, не дыша. Выдерживаю столько, сколько могу.

Уже не пытаясь снять кирпичи, бросаю все силы на то, чтобы поднять Хелен на руки и подтянуть на стену. Забрасываю туда ее ноги — будто малого ребенка сажаю на качели — и с силой толкаю. Она ничком шлепается в воду. Одеяло остается у меня. Руки Хелен раскинуты в стороны, будто она изображает звезду, — Кит делала это упражнение на уроках плавания в начальной школе. Тело остается на поверхности несколько секунд. Секунд, которые кажутся минутами.

— Тони! — шепчу я. — Тони!

Голова трупа погружается, зад приподнимается, будто она силится разглядеть что-то под водой. Затем в дело вступают кирпичи. Откуда-то идут пузыри. Из карманов? Из капюшона? Из легких? Стильная шерстяная куртка вздувается пузырем возле головы. Потом темнеет, напитываясь водой. Вскоре видно только нижний край оранжевой юбки да подошву красивого сапожка с креповым каблучком (единственное из ее одежды и обуви, что — знаю из многолетнего опыта прочесывания берега — река не сожрет). Немного грустно от мысли, что все прекрасные одежки Хелен пропадут зря.

Почему бы ей не исчезнуть полностью? Наверняка ведь именно поэтому у полицейских катеров столько работы на реке: человеческое тело имеет обыкновение опускаться на дно, не оставив следов.

Возвращаюсь во двор, отыскиваю тяпку с длинной ручкой, которую на днях достала из гаража. Надо лечь на стену и оттолкнуть Хелен. Креповая подошва все еще на поверхности. Толкаю сильнее — и труп отплывает от стены. Течение подхватывает тело, разворачивает, крутит — замшевый сапожок танцует соло в лунном свете.

Кажется, прошла вечность, но наконец подошва исчезает, — наверное, прилив перевернул тело, унося вниз, к Блэкуоллу.

Не ухожу. Хочу убедиться, что Хелен не вернется, сделав круг. Что река вдруг не выкинет такой фокус. Жду пять минут, десять.

Луна забралась высоко и льет на воду серебристый свет, смешивая его с уличными огнями. Меня внезапно охватывает удивительный покой.

Не двигаюсь. Где-то в вышине гудит самолет. Другой берег искрится, яркий свет проблескового маяка на Кэнада-Тауэре вспыхивает, гаснет, вспыхивает, гаснет. Мимо проплывает стайка лебедей. Они глядят в глубины. А после дружно собираются у стены, будто решив, что это место — место упокоения Хелен — самое подходящее для ночлега.

Наконец я отворачиваюсь. Когда иду по аллее, даже не смотрю направо-налево. Закатываю каталку через дверь в стене, через дворик — и в дом. Сворачиваю одеяло, сую в шкаф в прихожей. Складываю каталку, убираю обратно под лестницу. С этим все. Чувствую себя странно опустошенной, словно так и не дождалась заслуженных аплодисментов.

Уснуть сейчас точно не выйдет. Отчего-то сильно хочется взглянуть на дом Хелен и убедиться, бодрствует ли Мик после того звонка, ждет ли он жену домой или сдался и улегся спать.

Снова выхожу и спешу по аллее туда, где припарковала машину. До дома убитой совсем недалеко. Веду авто осторожно. Улицы пусты. В глаза будто песка насыпали — это от усталости. Оставляю железного коня на другой стороне улицы, у парка. Перехожу и быстро иду к воротам. Света в доме нет. Мик махнул рукой и отправился спать. Смотрю вверх на темные окна: за которыми ее спальня? Наверное, вон там, справа. Мик один в супружеской двуспальной кровати, надеется, что жена вот-вот вернется. Не подозревает, что место на кровати оставлено ею на веки вечные… Меня душат рыдания.

Пытаюсь уйти, да ноги не слушаются. О господи, господи, что я наделала? Прислоняюсь к столбу ворот, прижимаюсь головой к холодному бетону. Пару раз бьюсь об него лбом.

Наконец удается добрести до машины, и я быстро уезжаю домой. Открываю дверь в стене. Меня колотит. Сразу иду наверх, в музыкальную комнату. Я отчаянно нуждаюсь в Джезе.

Мальчик спит так тихо, что мне даже понадобилось время понять, что он жив. Откатился в дальний конец железной кровати — не дотянусь, не потревожив. Бочком, тихонько пристраиваюсь к парню, осторожно приподнимаю его волосы. Приникаю губами к ложбинке на загривке. С наслаждением вдыхаю носом острый запах его волос. Опускаю руку на заострившийся холмик тазовой кости мальчика. Он мой. Им не отнять его у меня. Я готова убить за него. Сейчас, зайдя так далеко, я сделаю все, чтобы удержать его, оставить со мной — навеки.

Вторник

Соня

Вот-вот начнет светать. Возвращаюсь в свою комнату. Сон побеждает меня. Пытаюсь бороться, но тело не повинуется. В итоге остается только сдаться.

Проснувшись наконец, первым слышу шумный плеск воды. Поток рушится с крыши, гудит в водосточных трубах, журчит и булькает вдоль сточных канав на аллее. Надеваю кимоно, подхожу к окну. Река — за полупрозрачной вуалью дождя. Отлив. Смотрю на бурую воду. Вдоль борта одной из барж расселись рядком чайки. Они прилетают сюда в шторм — считают, что за островами Шеппи и Кэнви река безопаснее.

Что-то оранжевое — там, на воде у одной из притопленных барж. Вздрагиваю. Юбка Хелен! Она всплыла, она вернулась обвинять: «Как ты могла сделать со мной такое? Я же была твоей подругой!» Закрываю глаза. Глубоко дышу. А когда открываю, вижу оранжевую пластиковую бочку из-под масла — из таких мы с Себом мастерили плот. Бросает то ли в жар, то ли в холод. Я заразилась от Джеза. Наверное, температура. Вот почему воспоминание такое яркое, острое, как жало, — такое близкое.

В ту ночь я отправилась выручать Себа. Гребла в сумерках сквозь завесу дождя, и сердце полнилось предвкушением и горячим желанием. Я взяла «Тамасу» — плот, который сконструировал Себ, а строили мы вместе. Резиновые покрышки, пластиковые бочки из-под масла, плавник, веревки, хозяйственные сумки и пакеты, набитые пенопластом с берега, — все это позволяло суденышку держаться на воде. Я отремонтировала «Тамасу» своими руками, без чьей-либо помощи, и, окончив ремонт, планировала поплыть за Себом. И вот, получив его письмо, я знаю точно: время пришло. Вытащила плот из-под угольного причала. Официальный спуск на воду мы устроим, когда парень вернется на этот берег. Ради такого события раздобудем бутылочку вина или сидра: банальная банка пива нас уже не устраивала.

Я пустилась в дорогу сразу же, как увидела сигналы его фонарика с Собачьего острова. После месяцев вынужденной разлуки мы наконец будем вместе. В крови бурлил адреналин, когда я отплывала. Выгребла из тени причала в бурный коричневый поток. Оказавшись на воде, ощутила энергию, какой не знала прежде. Казалось, я укрощу реку, подчиню ее! Прилив и безветрие — плыть было легко. Теперь-то понимаю: затишье было перед бурей. Я веслом направляла плот на противоположный берег. «Тамаса», по сравнению с нашими предыдущими вылазками, слушалась хорошо, шла плавно. От гордости так распирало, что я не обратила внимания на изменение погоды и что вода все прибывает, покрывает зеленую полосу точки прилива на стенах и хлещет на края пешеходных дорожек.