Полночная аллея - Рэйчел Кейн

Как только у нее взяли кровь, Клер отправилась в отделение интенсивной терапии. Шейн читал книгу, выглядел намного лучше, от его теплой улыбки ей стало легче.

— Ева сказала, что ты заболела. Я подумал — может, ты не вынесла зрелища больного меня?

Клер хотелось плакать, хотелось забраться к нему в постель и чтобы он обнял ее, хотя бы на минуту прогоняя чувство вины и ужаса.

— Что случилось? — спросил он. — У тебя такие глаза…

— Я совершила ошибку! Ужасную ошибку. И не знаю, как исправить ее. Она умирает, а я не знаю, как…

— Умирает? — Шейн с трудом сел. — Кто? Господи, не Ева же?

— Моника. Я дала ей кое-что, она приняла это, а теперь умирает. — Холодные слезы потекли по щекам. — Нужно что-то делать, но я не знаю что.

— Клер, ты говоришь о наркотиках? — Шейн сощурился. — Ты дала ей наркотики! Господи, о чем ты только думала? — Он сжал ее руку. — Ты тоже приняла их?

Она кивнула с жалким видом.

— Мне они не вредят, а ее убивают.

— Ты должна рассказать медикам, что именно приняла. Сейчас же!

— Не могу… Они… — Она понимала, как мелко и гадко это звучит; и еще понимала, что это может повлиять на их отношения с Шейном. — Я не могу рассказать, потому что это связано с Амелией. Не могу, Шейн!

Он сжал ее руку, отпустил ее и отвернулся.

— Ты готова допустить, чтобы человек умер, потому что Амелия запретила тебе говорить о чем-то. Даже Моника не поступила бы так низко. Если ты ничего не предпримешь… — Он помолчал. — Если ты ничего не предпримешь, это означает, что вампиры для тебя важнее всего остального, а я не могу принять этого. Мне очень жаль, но не могу.

Она так и знала. Слезы по-прежнему жгли глаза, но она больше не пыталась оправдаться. Он прав, и она должна найти выход из этой ситуации. В Морганвилле умирает много людей, и некоторые уже умерли из-за нее.

Ей вспомнились записи, оставшиеся у Мирнина. Из них доктор мог бы точно узнать, что собой представляют кристаллы и как нейтрализовать их действие. Она бы попыталась восстановить формулу по памяти, поскольку ее мозг все еще работал в повышенном скоростном режиме, но чувствовала, что мир вокруг уже начинает выцветать по краям.

— Шейн, я люблю тебя.

Она не собиралась этого говорить, но понимала, что может не вернуться. Никогда. И как будто Шейн тоже понимал это, он взял ее руку, крепко сжал и в конце концов посмотрел на Клер.

— Я не могу ничего тебе рассказать, но думаю, в моих силах помочь Монике. И постараюсь сделать это.

Его карие глаза были исполнены усталости, тревоги — и понимания.

— По-моему, ты задумала что-то безумное.

— Ну, не такое безумное, как мог бы сделать ты, но… да. — Она поцеловала его, и это было так потрясающе, что время, казалось, остановилось, как только их губы соприкоснулись. — Увидимся, — прошептала она, погладив его по щеке.

И сбежала, не дав ему возможности возразить.

— Подожди! — крикнул он.

Но она не остановилась и покинула больницу со скоростью, исключающей даже возможность попытки остановить ее. Бежала она в то место, самое последнее на Земле, где хотела бы оказаться.

В лаборатории Мирнина стояла гробовая тишина. Клер спускалась по лестнице очень медленно, очень осторожно, внимательно прислушиваясь, чтобы понять, там он или нет. Все лампы были зажжены, масляные мигали, две горелки Бунзена шипели под колбами. В воздухе ощущался запах земляники и гнили; и еще чувствовался странный холод. Если она будет действовать быстро…

Может, Мирнин спит. Или читает. Или делает еще что-нибудь, столь же нормальное. А может, и нет.

Очень медленно, стараясь не свалить ни одну книжную башню и не захрустеть рассыпанным по полу разбитым стеклом, Клер пересекла комнату. Тот поднос, на котором она раскладывала для просушки красные кристаллы, оказался пуст, однако тетради с расчетами были аккуратно сложены на углу стола.

И только она взяла их, как прямо из-за плеча раздался голос Мирнина; она даже почувствовала на шее его холодное дыхание.

— Это не твое.

Она резко развернулась, попятилась и свалила стопку книг; та задела еще одну, а за ней и остальные посыпались, словно костяшки домино.

— Посмотри, что ты наделала, — сказал Мирнин.

Он казался удивительно спокойным, но его глаза… С ними что-то было не так. Очень не так.

Клер попятилась, на миг оглянулась, чтобы ни на что не наткнуться, и в это мгновение Мирнин бросился на нее. Она выставила перед собой тетради, и его когти впились в них, царапая и разрывая.

— Нет, Мирнин, нет!

Она сумела оттолкнуть его — в основном потому, что ему мешали упавшие книги, и, тяжело дыша, начала пробираться к выходу, прижимая к себе пострадавшие записи. Мирнин зарычал и устремился вслед за ней, но споткнулся об осколки на полу; прыгнув, он врезался в этажерку, и она опрокинулся на него, осыпав лавиной падающих книг.

Клер рвалась к лестнице, но надежд добраться туда было мало; он уже поднялся и ринулся ей наперерез.

Похоже, ей суждено погибнуть. И Монике тоже, и самому Мирнину, поскольку его болезнь слишком быстро прогрессирует. В его глазах не было ни малейшего признака того, что он узнает ее.

Продолжая пятиться, Клер с силой ударилась о каменную стену, попыталась хотя бы забиться в угол, но дорогу преграждала наклонившаяся этажерка с книгами. Она задела ее, этажерка сдвинулась, и стала видна дверь, которую Мирнин прежде показывал ей.

В петлях висел незапертый замок в форме сердца.

Клер сорвала его и распахнула дверь.

Почувствовала, как Мирнин вцепился ей в волосы, но сумела вырваться и буквально упала вперед… во тьму.

«Нет, нет, эта дверь ведет в мой дом, прямо в гостиную…»

Увы, теперь она туда не вела. Мирнин изменил настройку, и Клер оказалась в совершенно незнакомом месте, где было темно, сыро, пахло канализацией и гниющим мусором.

Глаза очень быстро приспособились к темноте — видимо, кристаллы еще действовали, и она поспешно пробиралась все дальше, стремясь оказаться вне пределов досягаемости Мирнина.

Что ее там ждет, она не знала, но не могла позволить себе остановиться.

Обернувшись, Клер увидела, что Мирнин стоит в светлом пятне дверного проема и смотрит на нее.

Нет, только не назад, не в ту же дверь. Нужно найти другой выход.

И Клер побежала дальше. Из узких, высоко расположенных окон свет просачивался совсем слабый, но, поскольку глаза уже привыкли к полумраку, она поняла, что находится в тюрьме — грязной и отвратительной.