Город в конце времен - Грег Бир

Что-то шевельнулось в уголке глаза, на краю поля зрения. Он вихрем повернулся, хрустя раздавленными иглами, — этот Джек был обут в ботинки на крепкой, толстой подошве. Комната пуста, молчалива, если не считать шелеста облетающей краски. Он вскинул обнаженные по локоть руки и уставился на них, не веря своим глазам, — кожа испещрена затягивающимися, болезненными струпьями, многочисленными следами уколов…

Не важно, что это за место — он был уверен, что увильнул от Главка и его исполинской, тестообразной партнерши. Впрочем, радости эта мысль не принесла. В последнее время у него появилось свойство вырываться слишком далеко, сдвигая не только собственное немедленное будущее, но и характеристики выбираемого мира.

К примеру, он бежал от Эллен — и очутился на линии, где испытал жгучую потребность набрать телефонный номер, указанный в газетном объявлении, не предчувствуя жутких последствий. Плохой план, плохие последствия.

А сейчас его фатум обернулся худшей стороной.

Одной из предпосылок его сумасшедшей способности — или симптомом невротического бреда о власти и контроле — всегда выступала убежденность в том, что он умеет распознавать момент, когда дела вот-вот пойдут из рук вон плохо. Без этого предчувствия его прыжки стали бы хаотичными, случайными — утратили бы всякую ценность. Нынче все его чувства говорили о том, что он оказался в худшей из всех возможных ситуаций — за исключением того, что лежало за твердой, прозрачной баррикадой: квинтэссенция распада, гниющая неудовлетворенность, замешанная на… чем?

На пустоте?

— Эй! Есть кто дома? — позвал он срывающимся голосом. — Берк?

В комнате, которая некогда была его спальней, послышалась возня каких-то мелких тварей. Крысята? Он опасливо пересек покоробившийся пол, мыском ботинка сметая звонкий мусор, похрупывая тоненькими сосульками игл.

Заглянул за угол.

Там стоял рундучок, с которым Джек не расставался после смерти отца. Здесь он хранил самые ценные вещи. Именно за ним обнаружилась папка с рисунками.

Джек потрогал надорванный карман куртки. Ага, шкатулка все еще на месте.

Проверяя прочность пола перед каждым шагом, поначалу перенося на стопу лишь часть своего веса, затем налегая полностью, он пересек спальню. Покоробился не только пол: горбылями выгнулись и доски рундучка. Он поднял крышку. Пусто — лишь на дне колышется серая жидкость.

Джек разжал пальцы, крышка грохнулась на место. Он покинул комнату, добрался до выхода на балкон, приналег на скользящую дверь — битое стекло в гнутой металлической раме — и шагнул наружу. Все здания по соседству давно обрушились грудами серо-бурого мусора, откуда мертвыми пальцами торчали балки и доски. Глинистая жижа струилась по бороздам и трещинам вспученного асфальта, собираясь лужами и водоворотами в рытвинах, словно только что прошел ливень из грязи, забившей все уличные стоки.

Тупиковое место в тупиковом времени. Куда ни брось взгляд, никакой надежды, никаких признаков жизни… и сколько это тянется? Как давно умер этот мир?

Прошли часы?

Годы?

Судя по внешнему виду, запаху — этот мир никогда и не был по-настоящему живым.

Чего бы он ни коснулся, это остается навечно. Такое ты уже видел. И увидишь вновь…

Во всех комнатах, куда бы он ни зашел, валялись небрежно раскиданные иглы. Джек подтянул рукав куртки и еще раз задумчиво оглядел следы от уколов. Из свежей дырки сочилась желтоватая сукровица. В голове расплывался туман от наркотика. Он сражался с апатичностью, с ненавистным, горьким удовлетворением от того, что удалось-таки уколоться опять — и слушал звуки с улицы: ветер, дождь, вода, шелест падающей золы и мусора. В воздухе висела кислая вонь, как от лужи застарелой рвоты. Как вообще кто-то способен здесь жить? Надо найти дорогу вниз, по лестнице, прочь из этого снулого квартала, через весь город — а вдруг это только локальное явление, просто-напросто зачумленные трущобы?

Впрочем, он и сам понимал, что пагуба поразила все и вся. Он приземлился в западню. Каким-то образом запрыгнул на извращенную линию наименьших возможностей, окруженную бесконечностью чистилищ, — и все они граничили с геенной. Соседние пути были темны — плодовитая пустота, размазанная по всему доступному для прыжка радиусу, обмазавшая своей мерзостью гигантские пучки мировых линий, метафизическая зараза, измеримая лишь миллиардами, триллионами порченных, разъеденных гнилью жизней.

Из материи ушла вся радость.

Тут в уголке глаза что-то вновь шевельнулось, и он, вздрогнув, обернулся. На сей раз нечто не стало прятаться.

Пенелопа вскинула мягкий, тяжелый мешок на обнаженные плечи, забрала с пола плащ и протиснула голую, ничем не прикрытую тушу сквозь дверной проем — мешок пару раз зацепил о косяк. Она перехватила ношу поудобнее, гулко пробухала вниз по лестнице и сбросила груз возле распахнутой задней двери старенького мини-фургона.

Ливень падал сплошной пеленой. Гигантскими, мигающими веками сверкали вспышки молнии.

У входа в пустую квартиру Главк, взявшись рукой за подбородок, размышлял о хитроумно свернутом клочке бумаги, который пойманной бабочкой трепыхался в его сложенных щепотью мозолистых пальцах. Лучше не лезть в это дело, хотя ему всегда было любопытно узнать, как сворачивают такие шестиугольники и что, собственно, в них содержится. Он сунул оригами в карман пиджака. Кое-чего недостает… Да, они нашли вызывной номер, причем вместе с мальчишкой. Шкатулку — и ту прибрали к рукам. Не хватает лишь одной, последней части, за которую его работодатель готов заплатить и деньгами, и освобождением. Несмотря на осиный рой, мальчишке удалось-таки улизнуть. Доставка же неполного комплекта могла обернуться болезненно — даже фатально.

Главк перегнулся через перила.

— Пенелопа! — крикнул он в ливень. — Нам досталась скорлупа. Парнишка сбежал.

— Он здесь — здесь он! — проревела партнерша.

— Нет, рисковать нельзя. Надо повременить — будем надеяться, он вернется, — или же придется обрывать нитку.

Пенелопа гулко изрыгнула проклятие. А затем заныла, как маленькая девочка, едва сдерживая слезы:

— Что же ты мне раньше не сказал?! Я-то его тащила, надрывалась…

Лысеющий усатый мужчина лет тридцати с небольшим устало поднимался по ступенькам, хлопая полами насквозь промокшего плаща, из-под которого виднелась белая поварская униформа. Он задержался на площадке, изумленно разглядывая измочаленную дверь, затем обернулся на детский голос, снизу прорвавшийся сквозь дождь, — и тут увидел скрытого тенью Главка. Очень медленно, с опаской, он попятился от могучего гнома.

— Весьма сожалею, — сказал Главк, легко касаясь перил.

— Какого черта?!. — начал было мужчина.

Главк с дикой ухмылкой проскользнул мимо и намасленным шариком скатился по лестнице, крикнув на ходу: «Пардон!»