Все меняется - Элизабет Говард

А вот будущее представлялось гораздо менее определенным – особенно для старины Рупа, который однажды признался, что компания несет убытки. Он не собирался приобщаться к семейному бизнесу, но все же согласился, потому что преподаванием живописи зарабатывал недостаточно, картин почти не продавал, но считал, что Зоуи заслуживает лучшей жизни. Он рассказывал Арчи о своем французском романе и о том, как трудно было привыкнуть к прежней – и новой – жизни. Но как бы ни хотелось Арчи сейчас кому-нибудь довериться, рассказать всю правду Рупу он не мог. Он был женат на дочери Рупа, намного превосходил ее по возрасту, и о признании в неверности какого бы то ни было рода не могло быть и речи. Ужасно, думал он, что все, похоже, упирается в деньги и зависит от них. И от страха.

Страх делает людей алчными, а потому эгоистичными, а у того меньшинства, которое действительно не печется о себе таким образом и может искренне заявить, что деньги их не волнуют, почти наверняка никого нет на содержании. Такими были они с Рупертом в студенческие годы – восхитительно возвышенные натуры, презирающие тех, кто с ними не согласен. Трудности и нищета казались им романтичными, и когда то или другое затрагивало их, они обращали все на благо Искусства…

– Они зовут тебя, хотят пожелать спокойной ночи.

Это была Клэри. Она выглядела разгоряченной, волосы на затылке были перехвачены обрывком бечевки.

– Где они?

– Гарриет – с Элайзой и Джейн, Берти – с Эндрю. Ты услышишь их, как только поднимешься. Полли готовит ужин: острый горячий суп и сандвичи с копченым лососем. Мы поедим прямо здесь, а потом займемся елкой и чулками. Все замечательно, правда?

На лбу у нее виднелось грязное пятно, но глаза под ним сияли удовольствием: перед их прекрасной искренностью он никогда не мог устоять.

Луиза и Тедди с Эдвардом и Дианой

– Думаешь, все проводят Рождество там, где им хочется?

Она не в духе, думал Тедди. Он заехал за ней по пути в Хоукхерст. В квартирке воняло палеными перьями, лавка под ней была битком набита дохлыми потрошеными индюшками. «Я привыкла», – отозвалась она, когда он посетовал на запах. Она велела ему подождать, и он присел в ее маленькой пустоватой гостиной.

Здесь были книжный шкаф и небольшая газовая печка – старая, едва живая, с дрожащим голубоватым пламенем и почти не дающая ощутимого тепла. Ну, давай же, Луиза, торопил он, но лишь мысленно. Ему не хотелось неосторожным словом еще сильнее разозлить ее.

Но когда она наконец вышла, то выглядела так чудесно, что ему сразу полегчало. Она оделась в джинсы, ботинки и темно-синий рыбацкий свитер, блестящие светлые волосы заплела в косу-колосок, в уши вдела маленькие серебряные сережки.

– А как же иначе? – продолжала она. – В это веселое время года все мы вынуждены наносить визиты из чувства долга.

– Ну а я просто рад вырваться из Саутгемптона. И потом, мы же еще не были в папином новом доме: может, будет даже весело.

– Только не при Диане. – Она выволокла в комнату свой чемодан. – Забирай. Извини, что такой тяжелый.

– Почему ты ее так ненавидишь?

– Видимо, потому, что она ненавидит меня. А папа ведет себя так бестактно – то и дело называет нас своими двумя любимицами. Она этого слышать не может. Съездим сначала куда-нибудь пообедать?

– Тогда мы точно попадем в самые пробки, – он взглянул на часы. – Уже почти два. Но если ты очень хочешь, тогда давай.

– Мне все равно. При моей работе еда – непозволительная роскошь.

Когда он уложил ее чемодан и оба уселись в машину, он сказал:

– Вчера вечером я ездил к маме.

– О, молодец. А я – на выходных. Бедняга Роланд. Он наверняка уже извелся от скуки.

– Я бы сказал, все они бедняги. Мисс Миллимент вообще не понимает, кто я. Трудно маме.

– Ей ведь, если не ошибаюсь, нравится, когда трудно.

– Для своих преклонных лет ты, пожалуй, чересчур цинична.

Помолчав, она ответила:

– Извини, Тед. На самом деле это не цинизм – мне просто немного грустно. – Молчание. – Порой не так-то весело быть женщиной.

– Ты в кого-то влюблена?

– Кажется. Да, скорее всего.

– А он тебя не любит?

– Не знаю. Пожалуй, тоже – на свой лад.

– Но он женат, да? Поэтому ты не можешь выйти за него.

– Не знаю, хотела бы я за него замуж или нет. Но в любом случае не могу. Он проводит пять вечеров в неделю со мной, а на выходные уезжает к жене. И еще на длинные каникулы на юге Франции – на целые недели. А я тем временем парюсь в Лондоне, – она попыталась засмеяться. – Я для него не десерт, а скорее, вишенка на нем.

– Понимаю, это нелегко. – Мужчиной тоже быть непросто, думал он, вспомнив Эллен и жуткую кашу, которая с ней заварилась. За единственный день, проведенный с ним на острове Уайт, она забеременела, о чем и сообщила ему шесть недель спустя. Он старался встречаться с ней только в пабе и никуда ее не звал, даже когда видел, что она несчастна. И твердил себе, что ему тоже нелегко, хоть и понимал, что не настолько. Он представить себе не мог, что женится на ней, начинал сознавать, как мало у них общего, и однажды вечером, когда она подала ему заказанную пинту и тихонько сказала, что им надо поговорить с глазу на глаз, согласился и дождался, когда после закрытия паба она вышла. Он думал, она спросит, что между ними не так, почему они больше не видятся, поэтому ее известие имело эффект разорвавшейся бомбы.

– Ты уверена?

Она уже пропустила два месяца, и ее тошнило по утрам, иногда даже рвало, так что да, уверена.

– А может, съездишь домой и там родишь?

Ей никак нельзя. Родители ее выгонят, придется ей просить приюта у каких-нибудь монашек, а те заставят ее отдать ребенка на усыновление.

– Это же твой малыш, Тедди. Я ни за что такого не допущу, – она говорила негромко, но ее глаза блестели безмолвной мольбой.

– Вынужден тебе сказать: жениться я не могу, Эллен. Мои родные об этом и слышать не желают. – Произнося эти слова, он со всей остротой сознавал, каким трусом выглядит.

Но она, кажется, смирилась с отказом.

– Такие они, родственники, – сказала она, и единственная слеза, формой похожая на грушу, упала из ее глаза. Последовало горестное и обреченное молчание.

– Думаю, лучше всего было бы тебе не рожать его.

– Но это же смертный грех. Так сделала моя подруга Энни, и теперь наверняка сгорит за это в аду.

– Да нет же. Поверь мне, не будет этого, в отчаянии импровизируя, он принялся рассуждать о религии, о которой мало что знал: – Бог не карает тех, кто раскаялся. По крайней мере, мой Бог так не делает. Он милосерден, и… и… ну, в общем, вот так.

– Да?

– Ну конечно. Может, спросишь у Энни, где ей все сделали? Я заплачу. Это самое меньшее, что я могу.