Корниловец - Валерий Большаков

Могли не многие. Одна из шлюпок плавала рядом с пароходом, перевернувшись вверх дном, другая висела перекошенной — захлестнулись фалы на талях, — а за место в третьей сражалась полусотня добрых молодцев. Они плавали вокруг лодки, лезли в неё, отбивались друг от друга, цеплялись за тех, кто уже забрался на борт, а те били каблуками по пальцам, по головам, яростно крича, ругаясь или призывая Аллаха. Женщин среди них не было — слабый пол визжал и выл, не покидая парохода. Какая-то бабуся, замотанная с ног до головы в чёрное, ухватилась одной рукой за леер, а другой истово отмахивала крестное знамение, возведя очи горе. Её соседка, бледная, как подступающая смерть, молилась про себя, покачиваясь, закрыв глаза, — одни губы шевелились.

Мощный гудок линкора грянул как гром с небес — и тишина. Усачи с бородачами молча уставились на огромный корабль, возникший ниоткуда. Смолкли и женщины, но ненадолго — там вскрик, там стон, и все снова заголосили, теперь уже моля Аллаха уберечь от мести зловредных русских.

Между тем зловредные русские спускали правый трап и кричали с бортов, чтобы утопающие залезали поживее.

— Ну, чего ты на меня таращишься? — орал Лукьян Елманов. — Лезь давай!

— Вам что, особое приглашение нужно?

— Одно слово — турки!

Саид Батыр перевесился через борт, очень доходчиво растолковав терпящим бедствие, что им надо делать и с какой скоростью. Это помогло — пассажиры и команда «Йилдиз Деде» попрыгали в воду и поплыли к спасительному трапу. Пару старушек уважительно свели под руки по кренящейся палубе, а одна девушка, в коротком, дешёвом пальто, из-под которого выглядывало длинное и дорогое платье, сиганула прямо с кормы.

Авинов огляделся в поисках каната, но тут парочка матросов сбросила за борт верёвочный штормтрап, и девушка вцепилась в плетёные перекладины, стала подниматься ловко и быстро, словно всю жизнь лазала по вантам.

Кирилл помог ей перелезть на палубу, и молодая особа одарила его признательным взглядом. И это было всё, что довелось увидеть штабс-капитану, — огромные чёрные глаза, точёный носик, разлёт соболиных бровок. Платок скрывал половину девичьего лица, хотя в том, что оно прекрасно, Авинов не сомневался.

— Благодарю вас, — сказала красавица на чистом русском языке и отошла, нетвёрдо ступая по палубе. Вода лилась с неё, но девушка будто и не замечала таких пустяков.

Между тем турки прибывали — и кричали уже от радости. А несчастливый «Йилдиз Деде» словно только этого и дожидался — задрав корму вертикально, он стал быстро опускаться в пучину, содрогаясь и пуская фонтаны воды из вышибленных иллюминаторов. И вот закрутилась, забурлила воронка, сплетая белопенную спираль. Был пароход — и нету.

«Осмотреться» вылетели все гидро, какие были, скользнул вперёд и быстрый «Гаджибей», но горизонты были чисты, а глубины пусты. И караван двинулся прежним курсом.

В половине шестого по кораблю разнеслась команда:

— Окончить все работы! На палубах прибраться!

А ещё тридцатью минутами позже засвистали дудки, призывая к водочке и ужину. Разносолов не давали, ели кашу с тушёнкой. Вынув трубку изо рта, Тимановский продекламировал:

— «Стада в хлевах, свободны мы до утренней зари!»

Небо на западе побагровело, красное солнце, ясно видимое между тучами и морем, нижним краешком касалось волн. Вахтенный начальник, лейтенант Чутчев, торжественно провозгласил:

— Караул, горнисты и барабанщики наверх! Команда наверх повахтенно во фронт! Дать звонок в кают-компанию!

Начинался ежевечерний церемониал спускания флага.

— Конфуций учил, — негромко проговорил Тимановский, — что лучше умирать с голоду, но ритуал соблюдать.

— В чём-то он прав, — задумчиво сказал Марков, теребя ус.

Караул — десяток матросов с винтовками, горнисты и барабанщики выстроились на левых шканцах, офицеры на правых, команда на шкафуте повахтенно.[127]

Появился каперанг Сергеев, и Чутчев гаркнул:

— Сми-ирно!

Тут же, продолжая ритуал, распорядился караульный начальник:

— Слушай! На-кра-а-ул!

Матросы заученным движением вскинули винтовки, держа их перед собою, пока Сергеев не скомандовал им «к ноге». И вот вахтенный начальник отдал «главную» команду:

— На флаг!

Солнце село, и тут же, вторя движению светила, Чутчев распорядился:

— Сми-ирно! Флаг спустить!

Белый кормовой флаг с синим Андреевским крестом медленно пополз по гафелю вниз. Горнисты и барабанщики заиграли «на молитву», и Чутчев, словно стараясь доходчивей донести распоряжение, громко сказал:

— На молитву! Фуражки долой!

Барабанщик, кудрявый и смешной Фрол Курицын, с выражением прочёл «Отче наш».

— Накройсь!

Множественным движением вернулись на головы фуражки и бескозырки. Марков натянул свою безразмерную папаху-тельпек.

— Команде разойтись! Караул вниз!

Завечерело, и на мачтах зажглись огни — белые клотиковые и красно-зелёные гакабортные.[128]

Тимановский оглянулся — никто не видит? — и постучал трубкой по планширу, выбивая пепел в набежавшую волну.

— Капитан, — негромко обратился он к Авинову, — хочу вас «обрадовать» — вы дежурите с двух до четырёх ночи. Вы и человек десять-пятнадцать текинцев. Говорят, на «Императоре Александре III» силён «контрреволюционный элемент», поэтому им проще. А вот наши «братишки» ещё пошаливают…

— Осмелюсь спросить, ваше высокоблагородие, — осторожно проговорил Авинов, — что-то случилось?

Полковник молчал, набивая трубку табаком, и слово взял Сергей Леонидович.

— Прапорщик Камлач пропал, — криво усмехнулся он, — вместе с матросом 2-й статьи по фамилии Гришко. На корабле их нет, значит, оба в море… Может, не поделили чего или во мнениях не сошлись… А может, эту парочку кто-то третий… того… оприходовал.

— В общем, — заключил Тимановский, раскурив трубку, — бдите, Авинов.

— Так точно! — заверил обоих штабс-капитан.

Дежурство было ему не в тягость, всего-то делов — броди по палубе да поглядывай по сторонам. Громадный корабль был тёмен, он не сиял иллюминаторами, как прогулочное судно. Одетый в броню, линкор шёл вперёд, ощетиненный стволами орудий, походя на рыцаря в латах, с опущенным забралом и с мечом в руках.

Луна пробивалась сквозь тучи размытым пятном, светила, не давая теней, смутно отделяя корабль от моря. Ярко горели отличительные огни, а из труб били шаткие снопы искр, подсвечивавшие клубы дыма.