Когда он был порочным - Джулия Куин

– Тебе было больно? - прохрипел он. Она покачала головой и простонала:

– Не останавливайся. Пожалуйста!

– Ни за что, - торжественно пообещал он. - Никогда. Он заработал, и она рванулась навстречу ему, и оба они были настолько возбуждены, что буквально через мгновение оба достигли пика.

И он, переспавший с тысячей женщин, вдруг понял, что он всего-навсего зеленый юнец.

Потому что он ни разу не испытывал ничего подобного. Прежде любило только его тело. Теперь - его душа.

…само собой разумеется.

Из письма Майкла Стерлинга его матери Хелен три года спустя после его отъезда в Индию.

На следующее утро на душе у Франчески было так скверно, как давно уже не бывало.

Ей хотелось плакать, но даже и плакать не получалось. Слезы - это для невинных, а она уже никогда не сможет так сказать о себе.

Она ненавидела себя в это утро, ненавидела за то, что предала свое сердце, отступилась от всех своих принципов, и для чего? Для безнравственных плотских утех.

Она ненавидела себя за то, что почувствовала влечение к какому-то мужчине, помимо Джона, а больше всего за то, что вчерашний чувственный угар оказался сильнее того, что она когда-либо испытывала с мужем. В ее браке было много смеха и много страсти, но ничего, решительно ничего такого, что подготовило бы ее к восторженному оцепенению, в которое она впала, когда Майкл склонился к ней и принялся нашептывать на ухо совершенно безнравственные вещи.

Или к тому взрыву чувств, который ошеломил ее после того, как он осуществил на деле все те неприличности, о которых шептал ей.

Она ненавидела себя за то, что такое вообще случилось, и особенно за то, что это случилось с Майклом, - именно участие Майкла делало ее вчерашний дурной поступок в три раза хуже.

И она ненавидела Майкла - за то, что он спрашивал ее позволения, что каждый новый шаг он делал не иначе, как убедившись, что она желает того же, и теперь нельзя уговорить себя, что вчерашнее произошло в порыве увлечения, оттого, что она потеряла голову от страсти.

И вот наступило утро, и Франческа понимала, что уже не видит разницы между дурой и трусихой, по крайней мере когда речь идет о ней самой.

Очевидно, она была и дурой, и трусихой одновременно, к тому же слабовольной дурой и трусихой.

Потому что ей хотелось одного - бежать.

У нее не хватало духа принять последствия своих действий.

Что, по совести говоря, следовало бы сделать.

Вместо того она, как и прежде, сбежала.

Она не могла, разумеется, уехать в буквальном смысле слова из Килмартина, ведь она только-только приехала сюда, и если в ее планы не входило бежать дальше на север, за Оркнейские острова и далее в Норвегию, то приходилось признать, что она застряла здесь.

Но из дома она уйти могла, что она и сделала при первых же проблесках рассвета, со стыдом вспоминая, как накануне вечером на заплетающихся ногах выходила из Розовой гостиной, всего каких-нибудь десять минут спустя после близости с Майклом, лепеча невнятные объяснения и извинения, а потом забаррикадировалась в своей спальне и просидела там весь вечер.

Ей не хотелось бы оказаться лицом к лицу с Майклом сейчас.

Вряд ли она смогла бы выдержать это.

А ведь она всегда так гордилась своим хладнокровием и уравновешенностью! Она превратилась в какую-то косноязычную идиотку, говорит сама с собой как сумасшедшая и до смерти боится повстречаться с человеком, встретиться с которым рано или поздно все равно придется.

Впрочем, если удастся избежать встречи с ним хотя бы сегодня, это будет уже кое-что. О завтрашнем дне она побеспокоится завтра. Сейчас ей хотелось только убежать от своих проблем.

Мужество - незаслуженно возвеличенная добродетель. Теперь она знала это точно.

Она еще не решила, куда ей отправиться; да куда угодно - подойдет любое место, где шансы наткнуться на Майкла будут не слишком велики.

И тут, когда она уже успела отшагать с добрый час, вдруг - потому, разумеется, что никакие вышние силы никогда уже больше не станут благоприятствовать такой, как она, в ее начинаниях, - начал накрапывать дождь, очень быстро превратившийся в самый настоящий ливень. Франческа, решив переждать дождь, спряталась под ветвями раскидистого дерева; минут двадцать она переминалась с ноги на ногу и наконец уселась прямо на влажную землю - уж Бог с ним, с платьем.

В таком положении и нашел ее Майкл почти два часа спустя.

Боже, и как это ей не пришло в голову, что он станет искать ее?! Вот так всегда с мужчинами - всякий раз, когда рассчитываешь, что они станут вести себя как бессердечные эгоисты, они возьмут и опрокинут все расчеты.

– Для меня под деревом местечко найдется? - крикнул он, стараясь перекрыть шум дождя.

– Для тебя и твоей лошади - нет! - ворчливо отозвалась Франческа.

– Что?

– Нет! - завопила она.

Он и не подумал слушать ее, разумеется, а втиснулся вместе с лошадью в ее укрытие и, спешившись, небрежно привязал поводья к ветке.

– Господи, Франческа, - начал он без всяких предисловий, - какого черта ты здесь делаешь?

– И тебе тоже доброе утро, - буркнула она.

– Ты хоть понимаешь, сколько я ищу тебя?

– Да ровно столько, сколько я сижу под этим деревом, надо полагать, - парировала она. Наверно, следовало бы радоваться его появлению. Говоря по совести, и ее изрядно замерзшим конечностям не терпелось скорее оказаться дома, но прочие части по-прежнему были в скверном расположении духа и желали перечить просто ради того, чтобы… ну, перечить.

Ничто не приводит женщину в такое скверное расположение духа, как приступ самоуничижения.

Хотя, подумала она, он-то ведь тоже вел себя небезупречно во время вчерашнего половодья чувств. Если он расценил ее вчерашние панические извинения после происшествия в Розовой гостиной как полное отпущение его вины, то он здорово ошибся.

– Ну, поехали, - сказал он бодро.

Она упорно смотрела куда-то поверх его плеча.

– Кажется, дождь стихает понемногу.

– Неужели?

– Мне совсем не холодно, - солгала она.

– О Господи, Франческа! - воскликнул он, потеряв терпение. - Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, только не веди себя как последняя дура.

– Этот совет несколько запоздал, - прошептала она едва слышно.

– Может быть, - отозвался он, что доказывало, что слух у него отменно острый, - но я страшно замерз и хочу скорей домой. Можешь думать что хочешь, но в данный момент предметом моих желаний являешься вовсе не ты, а чашка горячего чаю.