Будет так, как я хочу - Ольга Николаева

Не вытерпела, пошла проверять. В комнате, на время ставшей детской, Глеб сидел прямо на полу, а вокруг него кружился Макс, о чем-то бесконечно увлеченно рассказывая. Ему даже не нужна была реакция Глеба: он просто сыпал информацией без конца, задавал вопросы, но тут же сам находил на них ответы, делился новостями, мыслями, про меня поведал много интересного… Глеб же молчал и внимательно слушал. Иногда комментировал очередную игрушку, которой сын хвастался, и опять надолго замолкал.

Наверное, почувствовал мой взгляд, потому что поднял голову, наконец-то оторвавшись от созерцания сына… Когда я ждала выписку из роддома, все пыталась представить, каким мог бы быть Глеб, если бы знал о рождении ребенка. И что бы ни возникало в моей фантазии, все казалось неправильным: не про Глеба, не про то, как он мог бы себя повести. И проверить не удалось: как бы я ни мечтала, что он узнает обо всем и обязательно прибежит на встречу, как бы сильно ни желала этого, Глеб не прибежал.

Но сейчас его вид компенсировал все, чего я когда-то была лишена: слегка шальной, очень растерянный, безумно влюбленный и какой-то… голодный, что ли? Глеб смотрел и никак не мог насмотреться на Макса. Похоже, что мы оба когда-то очень многого друг друга лишили. Только потому, что ни одному из нас не хватило ума сделать правильный шаг…

Максим ожидаемо отказался от ужина. Какая может быть еда, когда тут такое?!

Но стоило только сказать, что папа проголодался… Малыша тут же как ветром сдуло из комнаты. И, конечно же, он согласился сидеть только рядом с Глебом. Заглядывал ему в тарелку и просил наложить то же самое. Спасибо хоть стараниям бабушки и мамы — воспитали ребенка так, что он не стал ничего вытаскивать из тарелки новоявленного папы. Было такое желание, я видела. Но Максимка с достоинством его сдерживал. Зато радостно делился самым вкусным из того, что у себя нашел. Глебу стоило большого труда уговорить его не перекладывать третью по счету котлету. Остановились на том, что съедят ее поровну.

Я смотрела на эту парочку и думала о том, что нам с Игорем дико повезло, когда мы были в браке: если бы Глеб хоть один раз промелькнул на глазах наших друзей и знакомых, ни у кого не возникло бы сомнений, кому приходится сыном Максим. Сходство было настолько очевидным, особенно когда они рядом и вживую, что я с трудом отводила глаза — не могла насмотреться. Максим даже бровь почесывал так, как это делал Ольховский. И прищуривал глаза, и улыбался… Правда, самой глупой сейчас была улыбка Глеба.

Случайно перехватила взгляд Димы, который появился буквально за несколько минут до ужина, и не успел насмотреться на ту идиллию, которой я любовалась уже достаточно долго. Он смотрел очень внимательно и задумчиво, даже строго. Похоже, что никакого умиления он не испытывал.

Он же первым встал из-за стола, отказавшись от чая с тортом. И даже выпить лишние сто грамм, в честь нашего приезда и знакомства, отказался. Правда, никто и не настаивал особенно.

— Глеб, пойдем, поговорим наедине? — Это прозвучало, как гром среди ясного неба. Затихли все — и я, и мама с бабушкой, и даже Максимка примолк на время.

— Конечно. С удовольствием. — Ольховский держался прямо и уверенно, ничем не выдавая ни напряжения, ни удивления, ни каких-то других эмоций. Только зная его очень хорошо и долго, можно было бы догадаться, что он нервничает: по тому, как напряглись скулы, как расправились плечи, как сузились глаза… Но это были еле заметные глазу мелочи, вряд ли в них кто-то вглядывался, кроме меня.

Они провели в кабинете не так и много времени, чтобы я успела разволноваться. И вышли оттуда, вроде бы, довольные друг другом. Глеб — расслабленный, словно сдал сложный экзамен и теперь мог жить спокойно до следующей сессии, Дима — удовлетворенный чем-то. Только что руки не потирал.

Меня мучило любопытство. Просто в клочья раздирало. Но уединиться с Глебом, чтобы узнать, что там происходило за закрытыми дверьми, никак не получалось.

Даже спать мы легли не вдвоем, а, как и ожидалось, с Максимом. Тот просто ни в какую не хотел оставаться в своей комнате с бабушкой, неизменно просачивался то в коридор, то в выделенную нам спальню. Так и уснул, раскинувшись звездочкой между нами, заставив жаться каждого к своему краешку постели.

Глеб лежал и рассматривал сына, похоже, что сон ему тоже никак не шел. А я, наконец-то, дождалась своего часа, чтобы расспросить о важном.

— Глеб… — приходилось шептать, чтобы не разбудить сына. — Не спишь?

— Нет. Он не проснется? — кивнул на Максима. — Я-то, кажется, вообще не смогу глаза закрыть. Боюсь, что придавлю нечаянно.

— Хм… Привыкай к новым обязанностям и проблемам. Он еще пинаться скоро начнет… Можешь взять подушку и лечь на пол. Где-то в комоде покрывало должно быть…

— Ты что? Нет. Я лучше так полежу. Мне все нравится…

— Ну-ну… Посмотрим, как надолго тебя хватит…

— Купим кровать пошире. Чтобы места хватило всем.

— Я тоже так думала. Купила. В первую же ночь почти скатилась с края. Максу не важно, сколько места свободного. Он все равно будет жаться к тебе. — Подумав, зловеще добавила. — А потом пинаться!

— Какой ужас! Ты меня решила теперь испугать?

— Нет. Чем тебя мучил Дима, не расскажешь?

— Если коротко, он обещал закатать в асфальт, если чем-то обижу тебя и Макса.

— Он может. И ему ничего за это не будет. — С одной стороны, стало жалко Глеба… С другой — приятно было, что у меня есть такой защитник. Это не бабушка, которая только словами пугает, как бы она ни хотела меня уберечь. У нее, к сожалению, нет ресурсов, которые могли бы эти слова подкрепить. А вот у Димы — есть. Или мне так кажется.

— Я знаю, Настя. Он мне сказал, что лучше не проверять, на что он способен. И сразу как-то поверилось, знаешь ли…

— Ну, ты не расстраивайся, Глеб. Он же просто добра мне желает и беспокоится.

— А кто сказал, что я расстроен? Хорошо, что у тебя за спиной есть такой человек. Мне спокойнее. И я не планировал ничего такого делать, за что можно закатать в асфальт.

— Ну, тогда я тоже спокойна. Я буду спать, Глеб, а ты — как хочешь.

— А как же поцелуй на ночь?

— Привыкай, дорогой. Никаких теперь ночных поцелуев! Только если Максик разрешит пообниматься…

— В каком смысле?

— В прямом. Наша личная с тобой жизнь закончилась. Теперь будет семейная. С бабушкой и Максимом.

— Э… Как это?

— А вот так. Потренируйся малость, а потом подумаешь: может, оно тебе и не надо?

Я начала его искренне жалеть где-то на третий день такой совместной жизни: Глеб не спал по ночам. То боялся, что зацепит и раздавит Максима, то сам ребенок просыпался ни свет, ни заря, начинал искать папу… Похоже, он до конца не поверил в его появление, и прямо во сне пугался, что Глеб исчезнет. Проснется, разбудив нас обоих, проверит — все ли на своих местах, а потом, довольный, отключается. А мы с Ольховским смотрим до утра в потолок, мечтая и думая каждый о своем — говорить при спящем ребенке очень плохо получалось.