Великий князь Николай Николаевич - Юрий Данилов

С началом наших военных неудач подозрительность, естественно, увеличилась и захватила все больший и больший круг людей. Некоторые на этой подозрительности строили свою служебную карьеру, и я сам знавал одного очень крупного начальника, который в период отступления русских войск из Галичины и Польши хвастался, говоря:

«Всякого инородца, которого я встречаю с лицом, обращенным к противнику, я рассматриваю как предателя России!..»

Особенно прославился своей жестокостью к инородцам начальник штаба Северного фронта генерал Бонч-Бруевич. Когда мне пришлось занять этот же пост после него, то первые недели едва ли не половину времени мне потребовалось употребить для разбора всякого рода жалоб на его деятельность.

Этот Бонч-Бруевич слыл за правого, а его брат был известным большевиком, игравшим в начале революции большую роль. Впоследствии и правый Бонч-Бруевич оказался на службе большевиков. Недаром про него ходил пророческий рассказ, что во время маневров его суетливый начальник, терявший быстро голову, кричал: «Скачите, Бонч – направо, Бруевич – налево!» Такой способ двойного охвата всего обширного диапазона политических партий генерал Бонч-Бруевич и провел полностью в своей дальнейшей служебной карьере, пользуясь позицией, занятой его братом-большевиком.

Разумеется, Ставка должна была дать в вопросе об отношении к инородцам соответственную директиву, и обязанность эта лежала на начальнике штаба Верховного, в распоряжении которого имелась гражданская канцелярия для всех дел по части управления населением, проживавшим на территории военных действий.

Но, к сожалению, здесь-то именно и проявился малоуравновешенный характер начальника штаба Верховного, человека малоопытного и не ведавшего, что неправильно, хотя и слегка только нажатая сверху кнопка отражается внизу всегда чрезвычайно болезненными явлениями. Несомненно, что он горел праведной ненавистью ко всякой возможности предательства и шпионажа. Но от этого горения вследствие его неуравновешенной системы управления, к сожалению, много страдали не только отдельные лица, но и целые группы населения.

Недоверие обуяло в этот период времени русскую армию не только в отношении мирного населения. Оно распространилось также частично на офицерский состав.

Печальный образец представляет собой, например, дело бывшего подполковника Мясоедова, преступление которого так и осталось недостаточно доказанным.

В дневнике одного из чинов штаба генерала Алексеева[12] имеется по поводу этого дела следующий абзац:

«Пустовойтенко (ближайший сотрудник генерала Алексеева) говорит, что, когда он прибыл с Алексеевым на Северо-Западный фронт, в разведывательном отделении штаба уже служил и работал прапорщик Владимир Григорьевич Орлов, призванный из следователей по особо важным делам округа Варшавской судебной палаты. Он тогда же потребовал у него доклад по делу шпиона Мясоедова, и якобы оказалось, что во всем обширном деле не было ни одного документа, объективно доказывающего виновность повешенного. Все инкриминируемое Мясоедову было таково, что никоим образом не доказывало чего-нибудь неопровержимого…»

Подобные же суждения приходилось встречать в воспоминаниях и других лиц.

Много доставалось начальникам с немецкими фамилиями, из которых некоторые, чувствуя себя давно русскими, спешили ходатайствовать даже об изменении своих фамилий. Лиц немецкого происхождения обвиняли в том, что они сумели, опираясь на министра двора графа Фредерикса (кстати, не немца по происхождению), образовать в армии и даже вокруг русского престола замкнутую цепь членов, сочувствующих Германии. Дело дошло до того, что Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу пришлось издать особо строгий приказ, имевший целью положить предел необоснованным обвинениям, которые вносили лишь смуту и разложение в армейскую среду.

Особенно разрослись непорядки в ближайших войсковых тылах во время отхода русских войск из Польши и Галичины. Великому князю, как Верховному главнокомандующему, и в этом вопросе пришлось самому вмешаться, напоминая телеграммами на имя главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Алексеева о бессистемности эвакуационных распоряжений и о неправильно создавшемся у войск представлении, что принимаемые меры являются репрессиями. Телеграммой, например, от 20 июня 1915 г. великий князь напоминает: 1) что удаляться и уничтожаться должно лишь то имущество, которое может непосредственно послужить на пользу противнику или препятствовать нашим военным действиям; 2) что при уничтожении по распоряжению военных властей имущества должны непременно составляться требуемые законом акты; 3) что население при отсутствии крайней необходимости не должно подлежать принудительному выселению и не должно лишаться необходимых запасов продовольствия; 4) что лицам, добровольно покидающим свой кров, должна облегчаться возможность выбора временного местожительства и 5) что члены одной семьи ни в коем случае не должны расселяться по различным пунктам.

Меры эти надлежало применять, разумеется, в одинаковой мере ко всем слоям населения безразлично.

Но Верховный главнокомандующий принимал и более строгие меры к уничтожению тыловых безобразий. Так, например, 6 июня 1915 г. великий князь телеграфировал о необходимости предания военно-полевому суду командиров тех полков, «чины которых будут изобличены в учинении погромов».

К сожалению, шпиономания внедрилась глубоко не только в армии, но и в народе, не исключая и царских дворцов. В придворных сферах в предательстве и даже измене тайком обвиняли даже Верховного главнокомандующего и его сотрудников, в народе же и в армии, напротив, подозрения в измене шли в царские покои. Все объясняли изменой. Это обвинение являлось простейшим способом облегчить свое личное неудовольствие и в некоторых случаях оправдать неудачу. Чего проще: «Измена кругом!» В этом общем стоне только и проявлялось уродливое единение и общность настроений фронта и тыла, армии и народа. И если на фронте указанное настроение в силу дисциплинированности войск не давало еще вспышек, то в сердце России, в Москве, оно разразилось в июне 1915 г. огромными беспорядками, заставившими наконец царя и правительство призадуматься над охватившим всех настроением.

3. 14/27 июня 1915 г. в Ставке

Уже почти два месяца наши войска, не выдержав стремительного удара Макензена у Горлице и Тарнова, находились в отступлении из Галичины.

Попытки зацепиться за Вислоку и позднее за Сан не удались. Врагу были отданы обратно Перемышль и Львов, и уже недалеким казалось время, когда ужасы войны должны были коснуться наших собственных пределов.

Россия, оскорбленная военными неудачами, глухо волновалась. Слово «измена», как читатель уже знает, ходило кругом.

Но и других поводов для недовольства было немало. Наша центральная власть уже давно стала терять доверие широких общественных кругов и народных масс. Не Горемыкину, конечно, незадолго до войны назначенному на пост председателя Совета министров, было под силу, хотя бы временно, на период войны, смягчить те причины, которые отделили власть от народа.