Операция «Шедевр»  - Роберт Уиттман

Несколько секунд спустя телефон Кадхума зазвенел, и он вышел в спальню, чтобы прочесть сообщение.

Я дал сигнал спецназу:

— Все в порядке, — громко сказал я. — Это подлинник. Мы договорились.

Я услышал шаги в коридоре и высунулся из ванной, чтобы проверить, не заперта ли дверь.

Щелкнул ключ-карта, ручка повернулась, а затем… дверь заклинило.

Черт.

Кадхум обернулся. Наши взгляды встретились.

Мы побежали к двери и снова услышали щелчок ключа. На этот раз дверь распахнули силой. Шесть огромных датчан в пуленепробиваемых жилетах пронеслись мимо меня, схватили Кадхума и Костова и повалили на кровать.

Я выскочил, прижимая Рембрандта к груди, пронесся по коридору к лестнице, где нашел Каларко и Айвса.

* * *

На следующий день мы встретились с послом США и начальником полиции Копенгагена, чтобы выслушать благодарности. Мы позировали с деньгами и Рембрандтом. Я стоял поодаль, стараясь, чтобы мое лицо не попадало в кадр.

В тот день я пошел прогуляться в парк Тиволи с агентом ФБР из Калифорнии. Мы сели за столик в кафе и закурили кубинские сигары. Он заказал по кружке пива, и я выпил немного — впервые за пятнадцать лет.

Дело о Рембрандте попало на первые полосы СМИ всего мира, подняв реноме отдела по борьбе с преступностью в сфере искусства на новые высоты как в ФБР, так и в глазах простых людей. Через несколько недель наша крошечная команда уже с трудом справлялась с таким вниманием.

По пути домой я думал обо всем, чего достиг за неполные десять лет. Много раз я действовал под прикрытием, раскрывал преступления на трех континентах и вернул предметов искусства и антиквариата на сумму более двухсот миллионов долларов. На этом этапе моей карьеры я чувствовал, что готов преодолеть почти любое препятствие в каком угодно деле, хоть за границей, хоть на родине.

Всего через девять месяцев я приступил к самому сложному делу в моей карьере: под прикрытием попытался раскрыть самое дерзкое преступление в сфере искусства в истории Америки — кражу на пятьсот миллионов долларов из музея Изабеллы Стюарт Гарднер.

Эта история началась с парижского аукциона в 1892 году.

Париж, 1982 год

Днем 4 декабря 1892 года на аукционе в знаменитой гостинице Drouot дело дошло до лота № 31.

Голландскую картину выставили без лишней помпы. Никто и предположить не мог, что ей суждено стать объектом самой крупной и загадочной кражи произведения искусства в ХХ веке.

Когда начались торги, Изабелла Стюарт Гарднер из Бостона поднесла к лицу кружевной платок. Это был сигнал ее брокеру продолжать торг. Лот № 31 — полотно Яна Вермеера, голландца, жившего в XVII веке, чей гений еще не был признан всеми. Он назвал картину «Концерт». На ней изображены трое. Юная дама в юбке цвета слоновой кости и черно-золотом лифе играет на клавесине. Вторая женщина в оливковой, отороченной мехом накидке стоит у инструмента и поет с листа. В центре картины, в одежде приглушенных оттенков коричневого и зеленого, мужчина с длинными черными волосами сидит спиной к художнику на краешке стула с яркой терракотовой спинкой.

Работы Вермеера были тогда не так популярны и ценны, как сегодня, но за лот № 31 Гарднер пришлось конкурировать с агентами, представлявшими Лувр и Лондонскую национальную галерею.

Со своего места в зале она не видела своего агента. Она только надеялась, что он видит ее.

Ставки повышались, преодолев планку в двадцать пять тысяч франков, и Гарднер не убирала платок. Торги замедлялись, шаг становился все меньше, пока человек Гарднер не выиграл, сделав окончательную ставку в двадцать девять тысяч. Позже она узнала, что Лувр и Национальная галерея сдались, ошибочно решив, что агент Гарднер тоже работает на крупный музей: тогда считалось, что одному музею накручивать цену для другого — дурной тон. Они пришли в ужас, узнав, что победительница — наглая дамочка с толстой чековой книжкой — американка и планирует отвезти «Концерт» в Бостон.

Не знаю, встречалась ли Изабелла Гарднер с Альбертом Барнсом. Она умерла в 1924-м, за год до того, как он открыл свой музей в пригороде Филадельфии.

Но доктор Барнс и миссис Гарднер кажутся мне родственными душами: оба собрали поразительные частные коллекции произведений искусства. Оба построили музеи, чтобы показывать эти работы широкой публике, выставив их в эклектичном и поучительном стиле. Оба жили на территории музея, и оба оставили завещание, где говорилось, что в галерее все должно остаться точно так же, как при них, ни в коем случае нельзя переместить ни одну картину.

Гарднер, в отличие от Барнса, не заработала свои миллионы сама: женщине в XIX веке это вряд ли было по силам. Она унаследовала состояние, которое ее отец нажил в льняной и горнодобывающей промышленности в Ирландии. Но последние тридцать лет жизни Гарднер прожила так же, как Барнс. Она много путешествовала по Европе, покупая важные произведения художников Возрождения и импрессионистов: Тициана, Рембрандта, Вермеера, Микеланджело, Рафаэля, Боттичелли, Мане и Дега. Финансовые возможности и умелые переговорщики позволяли ей конкурировать с крупнейшими музеями мира.

Гарднер с мужем Джеком путешествовали вокруг света в поисках приключений, и она цветисто описывала их в дневнике. Вот типичная запись от 17 ноября 1883 года. Она говорит о поездке в Ангкор-Ват на повозке, запряженной быками: «Пока я пишу, меня обмахивает маленький камбоджиец, обнаженный до пояса. В стенах Ангкор-Тхома уже найдены сто двадцать обломков…» Гарднер неоднократно возвращалась в свой любимый город — Венецию, остров искусств, музыки и архитектуры. Решив построить в Бостоне публичный музей для своей коллекции, она нашла участок заболоченной местности рядом с районом Фенуэй, спроектировала здание в стиле венецианского палаццо XV века и использовала при строительстве как можно больше европейских материалов. Она привезла колонны, арки, металлоконструкции, камины, лестницы, фрески, стекло, стулья, кассоне, резные деревянные элементы, балконы, фонтаны. Как и Барнсу, Гарднер не нравились холодные, похожие на больницы музеи того времени, где картины висели в ряд, каждая с ярлыком с описанием ее значения. Она устроила свой музей так же, как Барнс двадцать пять лет спустя в Пенсильвании, украсив его изящными произведениями ручной работы: мебелью, гобеленами и антиквариатом. В центре четырехэтажного музея она сделала большой внутренний дворик в средиземноморском стиле со стеклянной крышей и украсила его цветами; благодаря этому теплый солнечный свет проникал в самые важные залы. Гарднер построила естественный музей, ценный сам по себе, как живое существо. Как отмечается в официальном описании музея, «для нее была важна любовь к искусству, а не знание его истории».

Голландский зал, где обитали Вермеер и четыре Рембрандта, — а позже произошло грандиозное преступление, — был обставлен в типичном стиле Гарднер. По обе стороны от входа она повесила семейные портреты Ганса Гольбейна Младшего, а на дверь — большой бронзовый молоток «Нептун». Слева, между картиной ван Дейка и дверью, Гарднер разместила свою первую важную покупку для музея: темный автопортрет Рембрандта 1629 года, похожий на тот, что я спасал в Копенгагене. Под ним она поставила резной дубовый шкаф, а по обе его стороны — итальянские стулья. Рядом со шкафом повесила гравюру Рембрандта размером с почтовую марку в рамке — автопортрет художника в молодости.