Девушка и ночь - Гийом Мюссо

Я сижу неподвижно в гостиной, среди золотых пылинок, сверкающих в лучах света. Отныне дом мой пуст и останется таким навсегда. У меня просто в голове не укладывается, что на мою долю выпали такие испытания. Я потерял Аннабель навсегда. А когда я ее потерял на самом деле? Несколько часов назад на каком-то антибском пляже? Или, может, несколько лет назад? Или даже десятилетий? А может, вернее было бы сказать, что на самом деле я никогда не терял Аннабель, потому что она никогда не была моей?..

Я, как завороженный, гляжу на пистолет, лежащий передо мной на столе. Мне только не понятно, что он здесь делает – «смит-вессон» с деревянной рукояткой, как в старых вестернах. Барабан полностью заряжен: все пять патронов на месте. Я взвешиваю его на руке, придерживая за стальную рамку – тяжелый. Оружие взывает ко мне, обещая безусловно и быстро решить все мои проблемы. Что верно, то верно, перспектива смерти приносит мне облегчение – правда, ненадолго. Придется забыть эти сорок лет, прожитые в странном браке рядом с женщиной, которая говорила «я люблю тебя по-своему», хотя на самом деле это означало, что она меня не любит.

Правда в том, что Аннабель терпела меня и, в сущности, это было лучше, чем ничего. Жизнь с ней обрекала меня на страдания, а без нее я бы умер. Между нами существовали тайные договоренности, благодаря которым в глазах людей я выглядел ветреным мужем – каковым, по сути, и был… – и которые оберегали ее от сплетен и любопытствующих взоров. Ничто не могло повлиять на Аннабель. И никто. Она не вписывалась ни в какие рамки, ни в какие нормы и ни в какие условности. Эта ее свобода меня и очаровывала. В конце концов, разве мы любим человека не за его таинственную сущность? Я любил Аннабель, но сердце ее не лежало ко мне. Я любил Аннабель, но не мог ее защитить.

Я приставляю дуло револьвера, предназначенного «специально для начальства», к виску – и вдруг мне становится легче дышать. Хотелось бы знать, кто подсунул мне это оружие. Может, Тома? Сын, который мне вовсе не родной. Этот ребенок, который тоже никогда не любил меня. Я закрываю глаза и вижу его лицо, окруженное множеством отчетливых картинок-воспоминаний, на которых он еще совсем малыш. Картинок, вызывающих восхищение и боль. Восхищение этим малышом, смышленым, любознательным и чересчур благоразумным; и боль, оттого что мне известно, что я не его отец.

Жми на спусковой крючок, ведь ты же мужчина!

Но я не жму, и вовсе не из страха. Моцарт. Три ноты на арфе и гобое предупреждают, что Аннабель прислала мне сообщение. Я вздрагиваю. Откладываю револьвер и спешу к телефону. Ришар, срочно проверь почту. А.

Сообщение и правда только что поступило с номера Аннабель. Но этого быть не может: ведь она умерла и, кроме того, забыла свой телефон дома. Единственное разумное объяснение заключается в том, что она запрограммировала отправку этого текстового сообщения до того, как умерла.

Ришар, срочно проверь почту. А.

Почту? Какую еще почту? Я проверяю все электронные письма в телефоне, но ничего нового не вижу. Выхожу из дома и спускаюсь по бетонной дорожке к почтовому ящику. Рядом с рекламным проспектом, предлагающим доставку суши на дом, нахожу пухлый конверт небесно-голубого цвета и вспоминаю про любовные письма, которые мы когда-то, давным-давно, посылали друг другу. Я замечаю только, что на конверте нет марки, и тут же вскрываю его. Возможно, Аннабель опустила его прямо в ящик вчера днем, хотя вполне вероятно, что его мог доставить и какой-нибудь частный курьер. Читаю первую строчку: «Ришар, если ты получил это письмо, значит, меня убила Алексис Девилль».

У меня уходит уйма времени, чтобы прочесть три страницы. Из письма я узнаю нечто такое, что сбивает меня с толку и потрясает до глубины души. Это исповедь post mortem. И в некотором смысле любовное послание, которое заканчивается так:

Отныне судьба нашей семьи в твоих руках. Ты последний, кто, сохраняя силу и мужество, должен защитить и спасти нашего сына.

1

Мопед приказал долго жить. Держась за руль, я жал на педали как сумасшедший. Я ехал стоя, оторвавшись от седла и нагибаясь то вправо, то влево, как будто поднимался на гору Ванту, таща на себе лишних полсотни кило груза.

Вилла Фицджеральд, расположенная на бульваре Бакон, на окраине мыса Антиб, выглядела с улицы как своеобразный бункер. Несмотря на название, американский писатель там никогда не жил, но легенды – штука живучая как на Лазурном Берегу, так и повсюду. Метров за пятьдесят до места назначения я бросил мопед на тротуаре и перелез через парапет, тянувшийся вдоль берега моря. В этом месте мыс и белопесчаные пляжи уступали место изрезанной и труднодоступной приморской полосе. Громады крутых скал, выщербленных мистралем, и откосы обрывались прямо в море. Цепляясь за каменистые уступы и рискуя свернуть себе шею, я карабкался вверх по отвесному склону, по которому можно было попасть на виллу с тыльной стороны.

Я прошелся по пляжу из вощеного бетона, примыкавшему к бассейну – вытянутому небесно-голубому прямоугольнику, нависавшему над морем, – продолжением которого служила каменная лестница, спускавшаяся к небольшой плавучей пристани. В лепившемся к скале имении Фицджеральд море плескалось буквально у вас под ногами. Вилла представляла собой модернистскую постройку, возведенную в «безумные» годы, – на ее архитектуру повлияли как ар-деко, так и средиземноморский стиль. Выкрашенный в белый цвет геометрический фасад венчала терраса с крытой галереей из вьющихся растений. В это время дня небо и море сливались в одно пространство ослепительной голубизны – цвета бесконечности.

Под сводами галереи помещалась летняя гостиная. Пройдя вдоль нее, я вышел к наполовину открытому остекленному проему, через который можно было проникнуть в дом.

Если представить себе, что вид отсюда открывается не на безбрежную синеву, а на Гудзон, то главная комната чем-то напоминала мою берлогу в Трайбеке – тщательно продуманное, свободное от излишеств жилище. Очень похожее на те, что любят размещать в журналах, посвященных интерьеру. В библиотеке я увидел примерно те же книги, что стояли и у меня на стеллажах и отражали одни и те же культурные направления – классические, литературные, интернациональные.

Кроме того, здесь царила подозрительная, свойственная всем бездетным домам чистота. Эта навевающая легкую грусть сдержанность, не нарушаемая самым дорогим, что есть в жизни: детским смехом, плюшевыми игрушками с деталями лего, разбросанными по всем углам, и крошками печенья, прилипшими к столам сверху и снизу…

– В вашей семье, определенно, у всех есть привычка лезть на рожон.

Я резко повернулся – метрах в десяти от меня стояла Алексис Девилль. Я ее уже видел недавно, на пятидесятилетии Сент-Экза. Она была одета просто – джинсы, полосатая рубашка, джемпер с вырезом и конверсы. Но она была из тех, кто в любых обстоятельствах выглядит роскошно и внушительно. Тем более в компании трех сторожевых псов: добермана с купированными ушами, рыжеватого американского стаффордширского терьера и широкомордого ротвейлера.