Волшебные миры Хаяо Миядзаки - Сюзан Нейпир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы вдруг переносимся в лес и видим фигуры, напоминающие медведей, которые прячутся в чаще. Это охотники во главе с Дзико-Бо, которые надеются увидеть лесного бога в ночном обличье. Дзико-Бо очарован зрелищем, а остальные охотники дрожат от страха и говорят монаху, что, если взглянут на дайдаработи, сразу ослепнут. Дзико-Бо напоминает, что у них официальный приказ императора. Группа охотников и кодама наблюдают, как лесной бог склоняется к озеру, где лежит Аситака.
Появление в фильме ночного странника – его визуальная и духовная вершина, граничащая с хрестоматийным определением возвышенного как чего-то ужасающего, прекрасного и внушающего благоговение. Это чувство только усиливается реакцией кодама: не только их вращающиеся головы и щелкающие звуки придают сцене мощное ощущение потусторонности, но еще и тесный круг между двумя формами нечеловеческих существ – огромным эктоплазматическим лесным богом и крошечными кукольными кодама – усиливает ощущение того, что зрителю позволили взглянуть на нечто совершенно странное и пережить священный момент, не имеющий с человеком ничего общего.
Это ощущение табу Миядзаки усиливает сценой, в которой охотники зажмуриваются, испугавшись, что увидят нечто запретное. Чувство возвышенного не покидает нас и в сцене, когда лесной бог опускается в лес, дует сильный ветер, кодама улыбаются и машут руками, а деревья трепещут на ветру, и маленькие духи становятся похожи на белых барашков на огромной зеленой волне. Больше нигде в творчестве Миядзаки мы не находим сцен подобной потусторонней радости.
В этом эпизоде происходит еще одно сверхъестественное явление. Когда лесной бог опускается в лес, он принимает свое дневное обличье, в котором напоминает оленя. На этот раз он подходит прямо к Аситаке. Аситака, словно находясь в трансе, видит его лицо, удивительно человеческое, но с немигающими красными глазами – чужое лицо или, возможно, лицо самой природы.
После этих возвышенных медленных сцен в лесу «Принцесса Мононоке» возвращается к своему остросюжетному стилю. Вторая половина фильма состоит в основном из сражений эпического масштаба, достойных Куросавы: самураи, крестьяне, сцены ужасного кровопролития и подсчета тел (немыслимые в предыдущих фильмах Миядзаки), мечи, стрелы, копья, ружья и беспощадные, смертельные нападения.
Эбоси и жители ее общины жестоко сражаются и терпят ужасные потери, но, возможно, самой эмоциональной битвой становится последний бой вепрей во главе со слепым вождем Оккотонуси, еле стоящим на ногах. Отказавшись от своей человечности, Сан принимает сторону Оккотонуси.
В гневе и безумной готовности пожертвовать своими собратьями-вепрями в бесполезной миссии Оккотонуси напоминает не только дикого зверя, но и худшего из людей, и преподает нам урок о глупости и тщетности войны. Оккотонуси ведет себя всё более и более безрассудно и постепенно превращается в татаригами, как Наго в начале фильма. В конце концов змееподобные щупальца, одолевшие Оккотонуси, охватывают и Сан и угрожают превратить и ее в татаригами. В последний момент Аситака благодаря лесному богу находит ее среди щупалец и спасает.
Эбоси, будучи неподалеку, пользуется моментом и стреляет в лесного бога и забирает его голову. Вырастая до огромных размеров, обезглавленное тело лесного бога извергает токсичную слизь по всей местности и превращает зеленый ландшафт в пустошь. В последние мгновения перед тем, как земля станет совершенно пустой, Аситака убеждает Сан пойти с ним и вернуть голову лесному богу, настаивая на том, что это нужно сделать «человеческими руками». Несмотря на то что лесной бог вернул себе голову, гигант шатается и падает на Татару, отчего поселение госпожи Эбоси разрушается. В предсмертной агонии лесной бог закрывает небо, и спускается тьма. Это прямо противоположно апокалиптической концовке «Навсикаи» – там новую надежду на будущее знаменовала спокойная синева неба над Долиной ветров.
Однако Миядзаки не заканчивает фильм катастрофой. Остается открытым вопрос о том, вернется ли когда-нибудь лесной бог, но возрождение зелени на земле дает зрителям надежду. Эта земля более мягкая и больше пригодна для пастбищ, нежели дикие высокие леса. Новый ландшафт гораздо больше напоминает современную Японию и говорит, что дикая природа наконец-то приручена.
Или нет? В последний раз мы видим Сан, когда она прощается с Аситакой и говорит, что любит его, но всё равно не может простить людей и возвращается обратно в лес. Отношениям Аситаки и Сан приходит неоднозначный конец. Является ли Сан таким же озлобленным человеком, который возвращается, подобно Камо-но Тёмэю, к уединенной жизни в лесу, вдали от шума, грязи и страданий мира?
Если Аситака – посредник между мирами, то Сан воплощает оба мира, или даже несколько – животных, богов и людей, – и этим служит подходящим выражением инклюзивности Миядзаки.
На постере к фильму она стоит с семьей волков и враждебно смотрит на мир людей. Ее лицо отмечено кровью и татуировками, но под ними по-прежнему видна уязвимая девушка. Сан не поднимается на недосягаемые высоты морали, как Навсикая, но ее лицо с татуировками и иногда в маске напоминает человеческое и вместе с тем нечеловеческое лицо лесного бога и словно просит нас принять на себя ответственность перед встречей с потусторонним.
Последние несколько кадров фильма еще более неоднозначны или, возможно, ироничны. Мы видим одного кодама и так и не понимаем, это последний кодама во всём лесу или же в нем начинают возрождаться духи. Затем мы видим грозного монаха Дзико-Бо, который вскидывает руки и говорит: «Я сдаюсь. Дураков нельзя победить».
Отчаявшийся Дзико-Бо вполне может служить еще одним, более циничным воплощением самого Миядзаки. Тем не менее заключительный аккорд фильмов режиссера предполагает, что «Принцесса Мононоке» стала, по крайней мере, отчасти, способом преодолеть ощущение проклятия и обрести более оптимистичное видение. Как говорит прокаженный в Татаре: «Но всё же находишь причины продолжать жить».
Я не хотел рушить купальни.
На протяжении многих лет мои студенты спрашивают, какой мой любимый фильм Миядзаки. В какой-то степени мой ответ зависит от времени суток, от того, как я себя чувствую, и, может, от того, что я читала в новостях сегодня утром. Но нет никаких сомнений в том, что работа Миядзаки, которая не перестает меня очаровывать, это фильм 2001 года, удостоенный премии «Оскар», – «Унесенные призраками» (Sen to Chihiro no Kamikakushi). Его глубина, сочувственность и странность сродни сновидениям олицетворяют самые увлекательные отличительные черты миров Миядзаки.
Анимационный фильм «Унесенные призраками» вышел спустя пять лет после эпического блокбастера «Принцесса Мононоке» и сильно отличался от него по масштабу и тону повествования. Миядзаки фактически ушел из студии «Гибли» 14 января 1998 года, но меньше чем через неделю умер режиссер Ёсифуми Кондо, и Миядзаки вернулся. Сорокашестилетний Кондо был «наследником» Миядзаки, режиссером нового поколения, который должен был вести студию в двадцать первый век. Таким образом, фильм «Унесенные призраками» родился во времена некоторого беспорядка в студии, и это отчасти, кажется, отражает хаотичная структура фильма. Но, на мой взгляд, интенсивность, богатая образность и абсолютная оригинальность делают его одним из величайших, если не величайшим, фильмом Миядзаки.
