Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов

– Но вы нарушаете правила фантов. Я жду откровенного ответа: когда вы оставите в покое Россию?

– Когда появится то, что можно оставить, госпожа Романова, – ответил Ленин.

Это был всего лишь риторический оборот. Он никогда раньше не думал о смерти, а добровольный отказ от власти годился для другого человека – Ильич был на это неспособен. Только после выстрелов в упор, произведенных непойманными бандитами, он впервые задумался о том, что все может прерваться неожиданно. Никто об этом не предупредит и не спросит.

– И сейчас есть что оставлять. Родина никуда не исчезла, – заметила Алиса.

– По-моему, Алексей вас зовет, – подал голос Николай Александрович, который сгорал от смущения.

– У меня отличный слух, Ники! Никто меня не зовет! – яростно оборвала она.

– Родины пока нет, – сказал Ильич. – За годы войны и государственных переворотов мы потеряли Финляндию, Латвию, Эстонию, Литву, Западную Ук-раину и Западную Белоруссию.

– По вашей милости!..

– Это вопрос спорный. Позвольте мне продолжить, коли… гм!.. мы играем в фанты, – Ленин сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. – Вместе с территориями вследствие войны мы лишились около двадцати миллионов человек. Промышленность расстроена, деньги не имеют силы, натуральный обмен между городом и деревней себя изжил… Через Советы мы построили новую модель управления… И только!.. Но пока сами не знаем, чем именно нам управлять.

– И это – на совести ваших кожаных комиссаров!

– Так вот… Отвечая на ваш вопрос… Я отойду от дел, когда страна оживет.

– А что? Есть какой-то план? – поинтересовался государь.

– Есть. И весьма реалистичный.

Ленин замолчал. Он хотел сказать сейчас о том, что революционный Кронштадт выдвинул лозунг «Советы без коммунистов!», но как произнести эти страшные слова? И еще – что русский пролетариат в целом не оправдал надежд, на него возлагаемых. О мировой революции он не думает, а лишь о том, как прокормить себя. Иждивенец по сути, он не хочет работать за идею и по-прежнему просит блага от начальства, не важно, кто оно, коммунисты или монархисты. Мы, конечно же, провалились! Но в этом провале была правота классического марксизма: чтобы подготовить рабочих к самоуправлению, нужно провести их через горнило капиталистических отношений, которые в николаевской России только начинали выходить из детства. Бессмысленно требовать от молодого побега силы большого дерева. Даже Левка это понял – еще год назад положил мне на стол записку об отмене продразверстки в деревне. А я подумал: это же конец и полный провал! А сейчас согласился. Но как им об этом скажешь? Разве эти общипанные судьбой феодалы мыслят классовыми и социальными категориями? Что они поймут, необразованные и серые, в моих горьких словах?..

– Мы будем реставрировать в стране капиталистический рынок, соединив его с Советами. Здесь в папке находятся тезисы, которые я оглашу на съезде через несколько дней. Ознакомьтесь. Новая экономическая политика выведет нас из исторического тупика.

– А если нет? – тревожно спросил Николай.

– Выведет. Деревня подымет. Крестьянский производитель жив. И, освободившись от наручников продразверстки, он будет продавать излишек зерна в городе. Отбирать мы больше ничего не будем. Натуральный обмен откладывается до лучших дней. Возникнет новый советский рубль, обеспеченный не идеей, а деревенским производителем и золотым запасом. Каждый советский человек будет иметь право заниматься коммерцией и даже организацией своего собственного предприятия. Это мы закрепим законодательно. Город наполнится продуктами, и селедка уплывет обратно в Море Лаптевых, подальше с глаз…

Государыня с Николаем переглянулись.

– И вы знаете про селедку ? – спросил царь удивленно.

– Мне ее дают в столовой Совнаркома. Это не рыба. Это соленая бумага с костями внутри.

– С кирпичами, – уточнила Алекс.

Ильич пожал плечами, потому что не понял ее слов.

– Я выполнил правило игры?..

– Так и быть, ладно!.. – уступила императрица.

– Теперь моя очередь. Пусть тянет! – приказал Ленин, недобро сверкнув своими степными глазами.

Игра становилась для него интересной. В шкатулке теперь лежали только вещи обоих монархов. Последнее слово оставалось за ним. И так будет всегда, пусть не рассчитывают на иное…

Камердинер вытащил женскую заколку.

– Вертхеймер, – сказал он.

– Превосходно! Выполните мою просьбу, госпожа Романова… Вы согласны ее выполнить?

– Согласны. Но если вы попросите меня станцевать голой на столе, то я откажусь…

– Голой? Зачем? Здесь не Монмартр. Здесь – все хуже и проще… – Ленин стал еще серее, чем был. Без того узкие губы сделались почти прозрачными.

– Будьте любезны, госпожа Романова… Покиньте эту комнату и не входите в нее, пока я разговариваю с вашим мужем! И никогда… никогда не появляйтесь при мне без специального приглашения!..

От волнения он начал картавить еще больше. Буква «р» почти стерлась, и все слова звучали округло, как у маленького ребенка.

– Хорошо, – государыня встала и, ни на кого не глядя, ушла из гостиной.

– И вы, – сказал Ленин государю. – Поскольку там остался один ваш мундштук… Уходите… Уезжайте из России, куда глаза глядят! Пока вам разрешают. Все уезжайте! И не цепляйтесь за наши колеса… Раздавим!

– Ваши колеса без меня съедут в овраг, – заметил Николай Александрович.

– И славно! Будем сидеть в овраге, и никого нам не надо! Сами все решим и сделаем!.. А саботажа мы не потерпим. Революция, начавшись однажды, никогда не кончится… Все только начинается!

Он погрозил в пространство кулаком. Упал в кресло белее стены. Камердинер молча и неподвижно смотрел на него.

Государь дернул за звонок. На его призыв прибежали Фредерикс и Боткин.

– Господину Ульянову плохо, – сказал государь. – Сделайте что-нибудь!..

Она пришла в магазин на Литейном во второй раз весной 1922 года. Бессмысленная вывеска «Главтабак» была снята и заменена на такую же невнятную «Промкооперация».

Недавно была произведена деноминация прежних денег, и один миллион рублей был приравнен к одному советскому рублю. В стране начали ходить новые десятирублевые монеты, которые называли золотыми, так как они были обеспечены 7,71 граммами чистого золота. Они соответствовали старому царскому червонцу.

В магазине императрица купила двести граммов черной икры, батон баварского хлеба с луком и пару бутылок французского вина.

Она была озабочена и недовольна. У Татьяны, которая поступила учиться на курсы кройки и шитья, наметился роман со школьным учителем, преподававшим историю французской революции.