Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы - Мария Беллончи

Он послал эти строчки герцогине вместе с небольшим наставлением по эстетике, в котором предупреждает ее, что «чувственному наслаждению испанского нет места в строгой чистоте тосканского, а насильственное использование внесет фальшивую ноту и окажется инородным». После этой литературоведческой вставки письмо обретает нормальный тон. Поэт признается, что Остеллато больше не доставляет ему прежней радости, и задается вопросом: что бы это значило? Если бы Лукреция могла отыскать ответ в своих книгах… Он пишет письмо, сидя у небольшого окна, наблюдает за ярко-зелеными листьями, которые трепещут на ветру, и переполнен мыслями о ней. В те дни он часто приезжает в Феррару. Его откровенное поведение не вызывает никакого раздражения; даже герцог относится к нему как к официальному поэту герцогини, украшающему ее двор. «Ad Bembum de Lucretia», посвятил ему эпиграмму Тито Веспасиано Строцци, но на его собственном счету (поскольку в восьмидесятилетнем возрасте все литературные страсти допустимы) было уже множество стихов, выражающих горячий восторг и восхищение герцогиней.

Под непосредственным наблюдением Лукреции медаль с изображением пламени была выполнена ювелиром (маэстро Эрколе или маэстро Альфонсо). В какой-то момент Лукреция осознала, что у нее до сих пор нет девиза, который объяснял бы значение пламени. Она тут же пишет в Остеллато Бембо: он должен быстро придумать несколько подходящих слов, которые будут выгравированы на медали. Поэт отвечает, что символом огня может служить только душа, и предлагает платоническую фразу «Est animum». Он отправляет курьера обратно в Феррару, сообщив, что «слишком много мыслей возникает в связи с этой темой». Нам уже понятно, что Бембо и Лукреции не мешало бы проявлять осторожность, не слишком афишируя близкие отношения. Ей не следовало посылать ему так много писем, он и так уже стал ее пленником.

Поэта очень интересует, пыталась ли Лукреция найти толкование в собственном магическом кристалле? Или, может, она избегала ненужных вопросов… Несколько дней, прежде чем написать ответное письмо, Лукреция пребывает в нерешительности. Стихотворные строчки Бембо музыкой звучат в ее сердце. Наконец она садится за письмо и выводит своей красивой рукой: «Messer Pietro mio» («Мой мессир Пьетро»), «mio» означало почти что признание в любви. Письмо было коротким, без подписи, и, похоже, явилось заключительным этапом разрешения внутреннего конфликта. Да, она обращалась к магическому кристаллу и обнаружила, как много общего у нее с поэтом, – «ни с чем не сравнимая» общность. Мессир Пьетро должен знать об этом, и пусть так будет вечно. Лукреция предложила сохранить их любовь в тайне; она будет помечать письма условным знаком – FF.Ответ Бембо последовал незамедлительно. Он предложил грандиозные проекты во имя любви; он чувствовал себя сильным и смелым. Эней и Дидона, Тристан и Изольда, Ланселот и Гиневра прошли перед его мысленным взором как в одном из «Trionfi» Петрарки. Его любовь, как нам уже стало ясно, была одновременно литературной и страстной, в ней были не столько чувства, сколько интеллект и темперамент. «Я чувствую, что пылаю как в огне», – спустя несколько дней пишет Бембо Лукреции и интересуется ее ощущениями.

По советам докторов Лукреция несколько июльских дней провела в провинции, но 1 августа, вернувшись в Феррару, не подавала никаких признаков жизни, за исключением редких ужинов на открытом воздухе, например в Бельфьоре. Бембо тоже находился в Ферраре, но то ли из-за жары, то ли из-за усталости сильная лихорадка свалила его в постель. Можно представить, что стало с Лукрецией, когда ей принесли эту новость (Строцци или Тебалдео, ее секретарь) и сообщили под большим секретом. На самом ли деле красивому рыцарю так плохо? Бембо немедленно пишет письмо со словами утешения. Может, Лукреции стоит приехать, чтобы повидаться с ним? В конце концов, навещала же она несколько месяцев назад Людовико Гуаленджо, когда он заболел (тогда даже старые придворные удивлялись, «откуда взялась такая гуманность»). Это являлось признаком благосклонности, недопустимой для обычной женщины, но позволительной с точки зрения принцессы.

Итак, 11 августа Лукреция собрала самых близких друзей, и они отправилась в путь в карете герцогини по раскаленным от летней жары пустынным улицам Феррары. Подъехав к дому Строцци, где находился сейчас Бембо, они вышли из кареты, поднялись по ступеням и вошли в комнату больного. Подобно всем образованным дамам эпохи Ренессанса, Лукреция обладала определенными знаниями по практической медицине. Присев рядом с постелью, на которой лежал Бембо, она принялась расспрашивать его о симптомах болезни, о лечебных препаратах и, выслушав ответы, дала несколько практических советов. Постепенно разговор оживился. Под нежными взглядами красивых женщин молодой человек стал испытывать удовольствие от свалившейся на него лихорадки. «Beato in sogno e di languir contento!» – мог бы воскликнуть он вместе с Петраркой («Я сплю. Пусть этот сон продлится!»). Лукреция всячески успокаивала Бембо, но улыбка и блеск ее глаз говорили больше, чем обычные слова утешения. Визит затягивался, и уже давно следовало быть дома, но никому и в голову не приходило напомнить ей об отъезде. Лукреция смотрела на своего возлюбленного и не могла наглядеться; ей казалось, она никогда его не забудет. Зачем шпионить за ней? Лукреция с истинно испанской гордостью и чувством собственного достоинства, присущего всем Борджиа, была готова встретиться лицом к лицу с недругами.

Надо сказать, что такое поведение требовало определенной смелости, поскольку в Ферраре уже свирепствовала чума, занесенная мальчиком из Пезаро, и даже были летальные исходы; следовало срочно уезжать из города. Герцог Эрколе уже отправился в Бельригуардо, прихватив с собой дона Ферранте (тот явно не хотел уезжать, но, увы, пришлось подчиниться). Дон Джулио дожидался Лукрецию, чтобы отправиться вместе с ней. Этот пылкий бастард, без устали похвалявшийся своими любовными подвигами во время карнавала, был в полном восторге от представившейся перспективы сопровождать столько красивых женщин и девушек, тем более что среди них находилась Анджела Борджиа. Все они радовались возможности уехать из Феррары, даже Лукреция, наметившая посетить Модену и Реджио и остановиться в Меделане, расположенном неподалеку от Остеллато. Лукреция взяла с собой придворных дам, одетых в разноцветные шелка, клоунов и музыкантов. Сейчас, когда она отдыхала от брака с доном Альфонсо, вдали от зоркого «орлиного» ока герцога Эрколе и ледяной учтивости кардинала Ип-полито, ей хотелось веселого и приятного времяпрепровождения. Она испытывала пылкий восторг и от своего состояния влюбленности, и от той таинственности, которой окутаны их отношения, и даже от их чистоты. Бембо уехал в Остеллато раньше, чем Лукреция покинула Феррару. «Я покидаю тебя, о моя жизнь», – написал, прощаясь, Бембо. Можно с уверенностью сказать, что в этот момент Лукреция была счастлива.

Враги семейства Борджиа испытывали глубокое возмущение, стоило им только подумать о воцарившемся, словно на веки вечные, на папском престоле Александре VI, постоянно озабоченном только тем, как бы протащить в жизнь новые проекты. Каждое утро старый понтифик начинал с мыслей о своих детях. Он с нетерпением ждал новой беременности Лукреции и говорил об этом с феррарским послом. Не странно ли, что маленького д'Эсте до сих пор нет еще и в проекте? Желая сделать папе приятное, герцог Эрколе откровенно задал невестке интересующий папу вопрос, после чего сообщил, что пока нет никаких признаков беременности. Несмотря на это, понтифик в целом был доволен, что дочь здорова, весела и проводит дни в бесконечной череде развлечений, связанных с самым веселым карнавалом в мире (посол передал Александру перечень балов и вечеринок). Как мы знаем, было бы неправильно говорить, что она была абсолютно счастлива, и придворные не единожды видели Лукрецию печальной или огорченной. Траш знал об этом, и как-то в Ватикане, слушая, как Костабили ярко живописует развлечения и шумные пирушки, улыбнувшись, заметил, что это отнюдь не бесконечный марафон. Костабили был не слишком убедителен, и папа, который мог получить информацию непосредственно от испанцев или от дочери (Лукреция даже после получения требуемой ренты попросила у отца дополнительные денежные средства, объяснив, что была вынуждена заложить драгоценности, чтобы купить наряд для приема герцогини Мантуанской), собирался навестить ее. А уж если он что-то намеревался сделать, то тут же и приступал к разработке конкретных действий. По словам Катанеи (за точность этих сведений я не ручаюсь), брачный договор между Лукрецией и Альфонсо содержал особое условие, касающееся посещения папой Феррары. В апреле 1502 года Александр VI однозначно заявил в консистории, что собирается в июне посетить Феррару, «cum tota curia», и тот из кардиналов, кто откажется сопровождать его в этой поездке, тут же лишится кардинальской шапки. По этому поводу Валентинуа заявил, что в план поездки будет включена встреча понтифика с королем Франции. Должно быть, так оно и было. Однако вмешались неожиданные обстоятельства – болезнь Лукреции, и, поскольку в Неаполитанском королевстве сложились напряженные отношения между французами и испанцами, возникла необходимость внимательно следить за развитием событий, поэтому Александр VI не выезжал из Рима, если не считать непродолжительных визитов к соседям. А теперь, спустя год, вопрос, правда в несколько ином виде, вновь был вынесен на рассмотрение. Встреча отца с дочерью была перенесена из Феррары (раскол между Борджиа и д'Эсте стал уже очевиден) в Лорето, место святого паломничества. Папа намеревался отправиться в Лорето в сентябре, когда уже несколько спадет жара, и, воспользовавшись случаем, посетить и благословить новое государство Чезаре – Романью.