Шкатулка с драгоценностями - Анна Дэвис

— Это было прекрасно, — сказала Грейс. Затем, попробовав воду, спросила: — Как ты думаешь, что заставило их вдруг оборвать всякую связь? Наверное, между ними произошла какая-то ссора, ты не считаешь?

— Ты помнишь, что моя няня-игландка заставляла нас всех есть тгебуху? — как бы невпопад спросил Шеридан. — А тот день, когда вы с Нэнси заставили меня напялить ту дугацкую шляпу? — Он посмотрел на Грейс оленьими глазами.

Она так и представила его в этой шляпе, с лицом обрамленным кружевом.

— Я всегда очень гевновал вас с Нэнси.

— Ревновал? Почему?

— Вы были дгуг у дгуга. А я был один. После ссогы, конечно, стало еще хуже. Было ужасно потегять вас обеих.

Грейс ожесточилась.

— Шеридан, зачем ты на днях приходил к маме? Не для того же, чтобы сидеть и предаваться воспоминаниям над этими фотографиями, правда? Ты хотел поговорить с мамой о чем-то конкретном.

Он покачал головой:

— Ах, Ггейс. Это очень сложно. Я так хотел поговогить с тобой, но Кэтгин взяла с меня слово молчать.

— Забавно. С меня она взяла такое же обещание. — Грейс прикусила губу.

Шеридан смотрел на нее.

— Дело в том, что моя мама, а она, как тебе известно, была не самым откгытым и обходительным человеком, так вот, она многое мне гассказала на смегтном одге.

— Да?

— Она гассказала о прошлом и всем таком. Что-то пгоизошло, Ггейс. Между нашими годителями…

— Я об этом знаю, Шеридан. И Нэнси тоже. Все в порядке… мы все знаем.

Его лицо озарилось.

— Слава богу! Как чудесно, что можно свободно об этом говогить! Кэтгин была совершенно увегена, что никто из вас ничего не знает. — Он вскочил и схватил ее за руки. — Поживи у меня некотогое вгемя. Нам будет так весело. В тихом омуте чегти водятся, не так ли?

— Успокойся. — Сила его возбуждения озадачивала. — Я хочу сказать, спасибо, это очень мило с твоей стороны, но…

— То, что мама гассказала мне… ну, знаешь, когда она умигала… Так вот, мне кажется, я всегда знал это в душе. Я так и не смог пгивязаться к отцу. Я всегда, с детства, чувствовал, что я совегшенно иной. У нас не было ничего… ничего общего. И конечно, оказывается, тому была пгичина. У меня не было помгачения ума, и все произошло не в моем вообгажении. — Он отпустил ее руки и выпрямился, улыбнувшись ей. — Я всегда чувствовал себя таким одиноким… А тепегь оказывается, я не одинок! Газумеется, ты должна остаться и пожить у меня, догогая сестгенка!

Сестренка? Или это псевдоегипетское ласкательное имя?

— Шеридан, у меня, конечно, тоже самые теплые воспоминания о нашем детстве. Но все эти разговоры о крови и о том, чтобы не быть одному… Я просто не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Ах, пгости! Я, должно быть, непгавильно понял. Мне казалось, ты сказала, что знаешь. Я твой бгат, Ггейс. Ну, единокговный бгат, понимаешь? Но и это неплохо, пгавда?

Она не могла сдержать смех.

— Ты спятил? Я бы уж, наверное, знала. Если бы у моей мамы был еще один ребенок!

Но теперь Шеридан смущенно нахмурился, Шеридан, который силился найти верные слова.

— Догогая моя, — сказал он наконец. — У нас, похоже, пготивоположные намегения. Если я пгавильно понимаю твои слова, ты пгедполагаешь, что между твоей мамой и моим отцом был гоман. Мне ничего об этом не известно. Я говогил о длительном гомане между моей мамой и твоим отцом! То есть нашим отцом!

Пятое ноября 1925 года. Грейс и Дики стояли с двухлетней Тилли на Пустоши, наблюдая, как несколько мужчин, набрав огромную охапку веток, обломки старой мебели и разбитые ящики, готовятся разжечь костер. Был замечательный ясный день, но в воздухе уже чувствовалась зима. Прикосновение смерти.

— Где костер? — спросила Тилли.

— Костер зажгут сегодня, дорогая, — усталым голосом ответила Грейс. Она уже много раз это объясняла. — Будет фейерверк, жареная картошка и…

— Я хочу костер сейчас! — Тилли сложила руки и угрюмо выпятила губку.

— Не волнуйся, детка. — Дики похлопал ее по плечу. — Мы все придем сюда вечером и посмотрим, как они будут сжигать Гая Фокса.[22]

Когда Тилли внезапно расплакалась и убежала по траве, он, похоже, был ошеломлен.

— Что я сказал? Мне догнать ее?

— Не беспокойся. — Грейс взяла его за руку. — Далеко она не уйдет. Дело в том, что я не уверена, правильно ли она поняла историю Гая Фокса. Возможно, она решила, будто сжигать собираются живого человека.

— Прости, Грейс. Полагаю, я просто не привык иметь дело с детьми. Ну и простофиля.

— Ерунда. Ты прекрасно с ней ладишь. Просто сейчас бедняжка не в себе.

Тилли подбежала ближе к мужчинам, привлеченная большой охапкой дров. Она перестала плакать, подобрала маленькую веточку и поволокла ее за собой по земле.

Штабель дров достигал уже высоты девять футов. Сегодняшний костер будет огромным, ревущим, мятущимся. Одна мысль об этом, сама идея сильного сгустка энергии, холода, тепла заставила Грейс содрогнуться и теснее прижаться к Дики. Слава богу, у нее есть Дики. Ее оплот.

— Джордж хочет, чтобы, когда придет время, его кремировали, — тихо произнесла она.

— Правда? Как интересно. А мне казалось, ты говорила, что на Хайгейтском кладбище есть фамильный склеп.

— Да. — Она по-прежнему не спускала глаз с этого огромного штабеля и девочки, бегающей вокруг него с вытянутыми руками, изображая аэроплан. — Но он не хочет, чтобы его там хоронили. Его приводит в ужас перспектива лежать в тесном гробу под холодным камнем. Он просил меня помочь Нэнси объяснить это его родителям.

— Бедняга. Бедные родители, если уж на то пошло.

— Дики! — Грейс изо всех сил старалась не расплакаться. — Мы можем с тобой куда-нибудь уехать? Я имею в виду, потом? Я не могу оставить Нэнси больше чем на пять дней. Но я думаю, мне захочется несколько дней отдохнуть от всего этого. Мне бы хотелось иметь свободное пространство, где я могла бы хоть немножко побыть самой собой. Вернуться сильнее и быть полезнее ей. Получится ли это у нас?

— Конечно, дорогая. Как пожелаешь. — Он заключил ее в свои объятия, и она положила голову ему на грудь.

— Доктор говорит, что это вопрос нескольких дней. — Ветер разбросал вокруг них опавшие листья. — Нэнси снова беременна. Почти три месяца. И она прескверно себя чувствует.

— Я знаю, — тихо произнес он. — Ты мне уже говорила.