Князь оборотней - Илона Волынская

— А может, все наоборот? — прошипела Золотая, щерясь и прижимая уши к черепу. — Раз ваш последний помер — значит, он и убийца!

— Мы-то при чем! — искренне возмутился Черноперый.

Хадамаха предостерегающе поднял руку, останавливая подобравшихся противников:

— А выгоду кто получил?

— Чего? — Амба и крылатый уставились на Хадамаху одинаково непонимающе.

— Мапа-шаман помер — Амба хорошо стало? Амба-шаман помер — крылатым хорошо стало?

— Что хорошего, — за всех ответила тигрица. — Праздник Аны’о-дялы, «Большой День», делать надо, а шамана ни у кого и нет!

Донгар могучим глотком, не жуя, отправил в живот так и зажатую за щекой рыбу и звучно откашлялся:

— Шаман Канда придет. На День и Ночь камлать: добычу звать, рыбу звать, оленей, на племя гадать — кто жить на следующий День будет, кто помрет… Вот, меня послал, однако! — точно извиняясь за незначительность своей персоны, развел руками он. — Предупредить, подготовиться. Ученик я его.

— Мы думали, ты от него ушел, — удивилась Аякчан.

— Собирался, — кивнул Донгар. — А тут он сам меня зовет и говорит: иди, камлание «Большого Дня» готовь, Мапа предупреди, Амба… Хотя чего его готовить? — теперь уже удивился Донгар.

— Только мужчина может сказать такое! — фыркнула Золотая. — Это ж Аны’о-дялы! Там готовки на целый День, а сделать все надо за несколько свечей. Еще и готовить-то не из чего… — запечалилась она. — К кому придет Канда?

— К Мапа сперва, а там поглядит… — деловито пояснил Донгар.

— Почему Мапа первые? — возмущенно клекотнул Черноперый. — Канда нашей девушке муж!

— Затем, чтобы мы перессорились без своих шаманов — кто первый, кто второй, — зло бросил Хадамаха. — Один теперь шаман — ему лучшая еда, лучшие девушки, все подарки за камлания. Захочет — позовет дичь… чтобы вы для него шкурки добывали, а он их городским красавицам продавал. Захочет — прогонит дичь, чтобы вы себя даже прокормить не могли и все в долг у него брали, а те долги на детей ваших и внуков перешли.

Белоперая нервно теребила край крыла. Золотая тигрица кусала губы, то и дело быстро взглядывая на своего тигренка.

— Убьем его — и все назад заберем! — стараясь казаться очень грозным, тихонько рыкнул Белый.

— Замолчи, чурбан хвостатый! — чуть не со слезами в голосе прикрикнула на него Золотая. — Как Канда мог все проделать, ежели три шамана померли в Ночи, а камлать в Ночи ни один шаман не умеет?

— Ошибаешься, Золотая! — надуваясь, как тетерев перед своей тетеревиной женкой, объявил крылатый. — Вы тут в тайге ничего не видите, не знаете, а мы, крылатые, высоко сидим, далеко глядим. Вернулись на Сивир черные шаманы! По крайности, один — сам Донгар Черный!

Словно чужая сила взяла Хадамахину голову в тиски да повернула — и он быстро глянул на Донгара. И увидел, как точно так же быстро, украдкой на черного шамана покосились Аякчан с Хакмаром. Глаза Амба хищно полыхнули, и она тоже уставилась на Донгара. Зрачок ее то сжимался в узкую полоску, то вдруг снова превращался в круглую точку.

«Уж больно она сообразительна, треклятая кошка!» — беспомощно подумал Хадамаха.

Если б точно не знал, что не убивал тех шаманов, сам бы на себя подумал, однако! — пробурчал Донгар.

Все четверо сидели на стволе поваленного дерева у кромки леса и глядели вниз, на покрытую льдом реку, на прилепившиеся к крутому берегу круглые шалаши стойбища. Женщины Амба суетились у подвешенных над Огнем котлов, то и дело равнодушно переступали через сохранивших тигриный облик сородичей. Тигры лениво возлежали, опустив тяжелые головы на лапы, и, казалось, дремали, но Хадамаха уже приметил, как аккуратно расположились эти «ленивцы» — все подходы к стойбищу перекрыты. Даже у пустого амбара, где поселили крылатых, полеживал сторож. Еще один устроился в паре шагов от Хадамахи и его спутников и самозабвенно дрых. Лишь порой, словно невзначай, в полусне, чуть приоткрывал глаза, и тогда сидящих на старом стволе ребят окатывало настороженным, вовсе не сонным взглядом.

«Умна Золотая, — мысли Хадамахи скользили неспешно, точно уставшие после недавнего стремительного бега. — Как она разговор-то прекратила — дескать, всем надо отдохнуть, подумать. Тигрица уже все поняла — неспроста и дичь пропала, и шаманы следом за ней. Стравливают нас между собой, Мапа с Амба да с крылатыми, а людей всех разом учат ненавидеть. Надо еще, чтобы Белоперая своему вожаку вколотила это в пустую птичью головенку. И как такие вожаками становятся?»

Золотая и Хадамаху звала — «молодой вожак». Только полный чурбан хочет в вожаки — как глупый медвежонок в пчелиный улей! Думает, там мед, а там еще и пчелиные жала. Одна тетя Хая чего стоит… А уж дедуля Отсу! Не-е, он любит маму, и Брата, и отца… Но теперь он дома, все живы, все здоровы и… с некоторым удивлением Хадамаха понял, что хотел дома побывать, но вовсе не хочет в нем оставаться навсегда! Сивир так велик, а с Донгаром ему уже и на Великую реку, и в Нижний мир случалось заглянуть, кто знает, может, и в Верхний удастся. К самому Эндури в гости… Умгум, на икру. Хадамаха ухмыльнулся своим мыслям. Станет повелитель Верхних небес такой дешевкой, как икра, угощать! Это для Мапа, для Амба с крылатыми после тяжелой Ночи даже икра в радость. Единственное, что Хадамаха должен сделать здесь, — разобраться, кому и для чего понадобилась вражда между племенами на их маленьком, Сивиром забытом кусочке тайги?

— Шаманы никак не могли случайно помереть? — продолжал переживать Донгар.

— Я поспрашивал, — помотал головой Хадамаха. — Шамана Мапа… Медведь задрал!

— Ап! — Хакмар аж зубами щелкнул — так отвисшую челюсть подбирал. — Мапа? Медведь?

— Я б скорее поверил, что его зайцы загрызли или белки шишками забили. Насмерть, — продолжил Хадамаха.

Аякчан невольно огляделась — ее заяц шел с ними от стойбища Мапа, но растворился в лесах еще во время драки Амба с крылатыми. Похоже, Аякчан всерьез беспокоилась, что ушастый может пропасть в тайге!

— Шаман Амба утонул, — продолжил список странных шаманских смертей Хадамаха. — На реке лед стоял. Да и плавают Амба отлично — вода им как родное стойбище. Что с шаманом крылатых сталось, не знаю, но думаю, такое же… странное.

— С неба упал, например, — предположил Хакмар. — Убийство, Хадамаха?

Но ответил ему Донгар.

— Не убийство, однако. Я помню… — прошептал он, раскачиваясь, как в трансе. — Мой ученик, мальчишка совсем… В первый раз за душой больного пошел… Давно… Еще тогда… — он махнул рукой, отмахивая бездну времени, отделяющую его предыдущую жизнь от нынешней…

…Ученик шамана шел по мосту из конского волоса. Волос дрожал, и пружинил, и прогибался, по щиколотки окуная ноги ученика в реку крови, крови зарезанных и зарезавшихся, самоубийц и убитых, что стекала сюда из Среднего мира. С каждым погружением вспыхивала боль — в развороченном ударом клинка горле… в перебитой жиле на бедре… в измочаленных тупым костяным ножом венах на запястьях… Холодный, будто сосулька, меч вонзался ему в живот, и алая кровь окрашивала схватившиеся за древко пальцы. Копье всаживали в спину, выдирая наружу белые лохмотья легких и заливая кровью внутренности… Он шел, задыхаясь от боли, и знал, что боль — еще ничего. Стоит ему оступиться, не удержать равновесие на мосту из конского волоса, и он опрокинется туда, вниз, в кровавую реку, где каждая рана станет настоящей, и его разнесет в клочья, растворит в багряном потоке. Если не удержат его над рекой тёс, духи-помощники, какими наделил великий учитель Донгар Кайгал Черный, что пробегает по мосту из конского волоса, точно по ровной дороге идет!