Кто на свете всех темнее - Алла Полянская

Или же у него есть скрытый мотив.

Я оттолкнула Влада и вернулась в комнату. Эти душные норы меня нервируют, но в доме и правда происходит какая-то чертовщина, и ни с какими призраками она не связана. Я сейчас вообще ни разу не удивлюсь, если тела Августы не окажется на том месте, где мы его оставили, — плавали, знаем.

И я сейчас схожу туда и посмотрю.

Но труп, слава богам, на месте — если так можно сказать о трупе. Он уже подплыл кровью около головы, чего раньше не было. Превозмогая отвращение, я тронула ее шею, щупая пульс. Нет, Августа мертва, безусловно. Кровь на вкус я пробовать не буду, тут уж увольте, но запах ни с чем не спутаешь.

— Ты думала, она притворяется?

— Ну, да. — Я возвращаюсь на лестницу. — Мелькнула такая мысль. Я вот только не могу понять, откуда вся эта кровь.

— Возможно, ее убило не падение. — Влад измеряет взглядом пространство между холлом и площадкой второго этажа. — Мы же не двигали тело, а возможно, она заколота ножом или другим острым предметом, как и толстуха. Сначала не было крови, а полежала, и натекло.

Замечание резонное, мне это тоже пришло в голову, но перевернуть труп Августы, чтобы поглядеть, нет ли у нее на спине ран, меня сейчас не заставит никто на свете. Не то чтоб я боялась покойников — вы понимаете, о чем я, но Августа выглядит слегка ужасно. У нее такое выражение застыло на лице… Как я раньше не обратила внимания? Просто была компания, а когда много народу, некоторые вещи не воспринимаются слишком остро, а вот сейчас я практически тет-а-тет с трупом, и выражение на лице Августы мне абсолютно не нравится. И уж точно я не хочу снова это видеть.

Но теперь это лицо будет сниться мне в кошмарах.

— Дьявольщина!

Влад стоит рядом и тоже смотрит на мертвое лицо Августы. Он сейчас заметил то же, что и я, — на лице покойной застыло выражение удивления и страха — так, будто она внезапно испугалась чего-то, чего вообще никак не ожидала. И я могу поклясться: когда мы уходили, у Августы не было такого странного лица.

Ладно, проехали.

— Нужно переодеться. — Я толкаю Влада к ступенькам. — И посмотри, что там с Интернетом, а я пригляжу за нашими гостями.

— Не лучше ли пока не разделяться? В этом доме, похоже, ходить по одному опасно.

— Ну, тоже верно. Давай переоденемся и полезем на чердак.

Мне не хочется с ним никуда, но я не буду этого показывать. В том, что он не убивал ни Людмилу, ни Августу, я могу быть уверена. Впрочем, если предположить, что и Людмилу, и Августу убил один и тот же человек, то никто из нас не убивал их. А я не думаю, что в доме прячутся двое убийц… Хотя вполне могут быть и двое: чтобы так резво утащить труп Людмилы, учитывая ее тактико-технические характеристики, надо обладать немалой физической силой, а ни у кого из присутствующих такой силы нет, вот что.

Влад наконец обувается, а я ищу свои шмотки. Конечно, в мехах мне тепло и уютно, потому что в доме просто собачий холод — а ведь, когда я сюда приехала, температура была приемлемая. И на улице тепло — лето же, а в доме скоро пингвины заведутся.

Интересно, горячая вода осталась?

— Джинсы и меха — новое веяние моды?

— Ага.

Иногда, когда сочетается несочетаемое, получается забавный эффект. Так во всем, не только в одежде.

— Почему ты сказала, что тебя зовут Света?

— Потому что на тот момент меня так и звали.

У меня была бледная копия чужого паспорта, которую я нашла в мусорном баке. Имя не имело значения, это просто имя, но мутная фотография отдаленно напоминала меня, и год рождения почти совпадал, чего ж еще?

— Нам бы лучше просто выбраться отсюда. — Я беру свою сумочку с револьвером. — Через крышу, например.

— А остальные?

— У них у всех богатые папаши, их вытащат, а за нас, если что, заступиться некому.

— Но я так понял, этот высокий блондин твой брат?

И этот туда же!

— Никакой он мне не брат. Он просто сын моего отчима. — Не люблю об этом говорить, но парень заслужил, он весь вечер вел себя примерно. — Пронырливый наглый сукин сын, любимец публики, гордость родителей и выпускник Итона.

— Ого!

— С деньгами его папаши он мог бы и Гарвард закончить. — Личность Янека — последняя тема, которую я хотела бы обсуждать. — Они с матерью ужасно гордятся им.

— Так у вас общая мать?

— Нет, у нас с ним ни одного общего гена. — И это отлично, я считаю. — Просто моя мать вышла замуж за его папашу, и они такая счастливая семья. Особенно теперь, когда я свалила из их дома и жизни.

— Вот как? — Влад вскинул брови. — Так это ревность?

— Да сейчас! Никакая не ревность, плевать я хотела на них. Просто я не вписывалась в их жизнь и не хотела.

— Ты обижена за что-то на свою мать?

Вот все, абсолютно все мнят себя психологами!

— Ну, мягко говоря — да.

— И за что?

Терпеть не могу задушевных разговоров! Но этого парня я вижу в первый и последний раз в своей жизни.

— Она виновна в смерти моей сестры.

Я сто раз говорила это себе. Мать не убивала Маринку, но если бы она не была такой тупой курицей, Маринка была бы сейчас жива.

Я иногда представляла себе, как было бы, если бы Маринка осталась жива. Она бы подросла, мы с ней делились бы всяким, болтали и смеялись, бродили бы по улицам. Какой бы она была? Мать говорила, что мы с ней очень похожи — ну, тогда еще, когда все были живы, — вот, дескать, родила двух абсолютно одинаковых детей, так что, возможно, глядя в зеркало на свое лицо, я вижу, какой бы стала Маринка.

Но дело в том, что, если бы она не погибла, я бы не стала такой, как сейчас, вот в чем фишка.

— То есть твоя мать убила твою сестру?!

— Нет. — Я не люблю об этом говорить, от слова «вообще», но я не хочу, чтобы он это понял. — Убил ее наш папаша, в очередной раз налакавшись до свинячьего визга. Он, понимаешь, когда бывал пьян, становился агрессивен — а пьян он бывал практически всегда. Приходил, лупил мать, меня тоже, пугал Маринку, приезжала милиция, забирала его, а утром эта идиотка брела в отделение вызволять «кормильца». Вскоре милиция перестала приезжать на ее истеричные крики в телефон, и у них своя правда: ну, приедут, потому что вызвали, заберут дерущегося пьяного идиота, он им заблюет и обоссыт машину, обезьянник тоже, пьяный ор и мат всю ночь, хоть ты бей его, хоть нет, оно ж не соображает ничего. Он, когда это понял, вообще с катушек слетел — пил каждый день, ловил глюки и снова пил.

— А потом всех убил.

— Ну, не всех. — Я поплотнее закуталась в мех. — Я-то быстро смекнула, что во избежание порции нехилых колотушек нужно бежать и пережидать неприятности, и обычно у нас было так: кот за дверь, и я за ним — типа ловить. И Маринку часто брала с собой. Думала: мать пусть развлекается, если ей это по душе, но нам-то совсем не обязательно в их забавах участвовать. Если было тепло, то я пряталась в зарослях около дома, если холодно или дождь — на чердаке или в подвале. В подвале чаще, там были трубы, тепло. Темно, конечно, — да только темнота была моим союзником, она прятала меня. Нас. Ну а в ту ночь, когда все случилось, я уже подошла к двери с Маринкой на руках, а мать такая: уложи ее обратно в кроватку, ты что, не видишь — она уже сонная. Можно подумать, что, когда папаша принимался кружить свои вензеля, она не просыпалась! Но я не могла противостоять матери, мне пришлось подчиниться, а ночью, когда я вернулась, застала дома два с половиной трупа.