Влюбиться в дьявола - Элизабет Хойт

— Не стоит так переживать. В конце концов, она была уже старым человеком. По правде говоря, мы с ней были чужими людьми.

— Рено, разве так можно? Она дважды спасла тебе жизнь, относилась к тебе как к сыну. Я думаю, ты любил ее.

— Ты не совсем поняла меня. Племя индейцев, напавшее на род Гахо, было тем самым племенем, с которым она хотела заключить союз, женив меня на дочери их вождя. Если бы я был по-настоящему привязан к ней, то женился бы на той девушке. Но я уклонился, и оскорбленное индейское племя отомстило Гахо. Я не мог поступить иначе, так как рвался всем сердцем домой, в Англию. Похоронив Гахо, я несколько месяцев шел по лесам, избегая встреч с индейцами и французами, пока не добрался до земель, находившихся под властью англичан.

— Довольно, Рено.

— Нет. — Он озлобленно сверкнул глазами. — Ты хотела знать, так выслушай до конца. У меня не было ни денег, ни друзей. Мне пришлось наняться коком на судно, чтобы доплыть до Англии.

— Когда ты так неожиданно объявился, ты явно был болен, бредил.

— Неудивительно, — покачал он головой. — Пробираясь через леса, я несколько месяцев питался вяленым мясом, ягодами и грибами. Добравшись до английских колоний, я сильно исхудал и представлял собой мешок с костями. Плавание на корабле тоже не улучшило мое здоровье. Отвратительная пища, вспыхнувшая среди матросов непонятная лихорадка, которой я тоже переболел…

— Главное — ты выжил, — стараясь успокоить его, сказала Беатриса.

— Меня подгоняла только одна мысль, я был буквально, одержим ею. Я хотел скорее вернуться домой, а если мне суждено умереть, то пусть это случится дома. Когда я сошел на английский берег, то поклялся, что никогда в жизни больше не буду прислуживать, никогда мной не будет распоряжаться другой человек. Лучше умереть, чем жить в рабстве или подчиняясь чужим людям. Я столько вынес, прошел через ад, смотрел смерти в глаза. Должен же быть в этом какой-то смысл? Понимаешь меня?

Она взглянула на него, на его гордо поднятую голову. Этот человек был сделан из железа, ничто не могло сломить его волю, его стремление к свободе. Испытания только закалили его тело и душу.

— Теперь ты знаешь обо мне все, — заключил Рено.

— Да, я узнала все, что хотела. — Ей вдруг захотелось стать такой же сильной духом, как и он.

Рено отвернулся и быстро вышел из спальни. Беатриса с горечью посмотрела ему вслед. Его жизнь оказалась более страшной, чем она ожидала, но хуже всего было то, что он настолько ожесточился, что уже не мог любить.

Рено бежал вниз по лестнице, и в его голове стучала одна и та же мысль. Зачем она его расспрашивала? Что она хотела узнать? И вообще, чего она хочет? Разве он не был заботливым мужем и пылким любовником? Что еще ей надо?

И почему этот неприятный разговор случился именно сегодня? Именно сегодня, когда ему, как никогда, требуется ясная голова и трезвый, не омраченный никакими эмоциональными переживаниями рассудок, вдруг происходит такой неприятный разговор. А ведь у него назначена важная встреча с поверенными, на которой надо как следует обсудить поданное прошение в парламент.

Переодевшись, Рено вышел на крыльцо, и вдруг его кто-то окликнул по имени. Он обернулся в ту сторону, откуда послышался голос, и увидел призрак из своего прошлого.

К нему шел Алистер Манро, с лицом, испещренным шрамами. Рено вздрогнул от неожиданности.

— Страшный, должно быть, у меня вид, — хриплым голосом сказал Манро.

Рено внимательно всмотрелся: вся правая сторона лица Манро была иссечена рубцами и изуродована ожогами, правую глазницу закрывала черная повязка. В его памяти тут же возникли сцены пыток у Спиннер-Фоллз, краснокожие мучители, костры, столбы и привязанные к ним пленники.

— Ты кричал, когда тебя пытали?

— Нет, — отрицательно замотал головой Манро.

— Значит, в глазах индейцев ты выглядел храбрым воином, — пояснил Рено. — Если бы тебя не спасли, то краснокожие замучили бы тебя. После твоей смерти какой-нибудь отважный индейский воин вырезал бы из груди твое сердце и, отрезав от него кусочек, съел бы его сырым. Следом за ним по кусочку от твоего сердца откусили бы и остальные воины. Индейцы верят, что, поедая сердце храбреца, они сами становятся смелее и мужественнее.

Манро вдруг рассмеялся сипло и грубо:

— До сих пор никто не отзывался о моих шрамах так доброжелательно.

Но Рено было не до смеха.

— Это знаки воинской доблести. У меня самого вся спина покрыта шрамами.

— Ты серьезно? — Манро вопросительно взглянул на Рено. — Должно быть, ты очень стойкий негодяй, если тебе удалось прожить семь лет в плену у индейцев и выжить.

— Я ожидал услышать от тебя нечто подобное, — заметил Рено. — Ты виделся с Вейлом?

— Да, поговорили по душам. Он сказал, что у тебя есть ко мне дело. Вот я и пришел.

— Спасибо, дружище, — улыбнулся Рено. — Мне не обойтись без твоей помощи. Ты можешь оказать мне две услуги?

Лорд Хасселторп забрался в свой экипаж и, стукнув тростью о крышу, дал знак кучеру трогаться. Вынув из внутреннего кармана сюртука записную книжку, он погрузился в раздумья. За него было большинство членов парламента, хотя перевес был незначительный, но он почти не сомневался, что ему удастся провалить билль о пенсиях военнослужащим. У правительства нет лишних денег, чтобы платить всякого рода шалопаям и забулдыгам, чтобы те могли бездельничать только потому, что они когда-то служили в армии короля. Однако не стоило забывать об осторожности. Хасселторп перевернул пару листочков и начал изучать тезисы своей предстоящей парламентской речи против законопроекта Уитона.

Он настолько погрузился в выдвигаемые им доводы за и против законопроекта, что не сразу заметил, куда он едет. С какой стати болван кучер привез его в Гайд-парк?!

Хасселторп чертыхнулся и принялся сильно стучать тростью о крышу кареты.

— Стой, стой, кому говорят! Куда ты едешь? Ты что, ослеп?

Карета прижалась к обочине и остановилась. Хасселторп кипел от злости и намеревался отругать кучера, на чем свет стоит. Но тут дверца кареты распахнулась, и он увидел перед собой не кучера, а очень даже знакомое лицо.

— Что за глупые шутки? — сердито спросил Хасселторп.

Стал Лонгсуорд жить в королевском замке вместе со своей женой, принцессой, и ее отцом, королем. Жили они счастливо, время протекало в пирах и увеселениях. Больше Лонгсуорду не приходилось сражаться ни с драконами, ни с подземными бесами. Все время он проводил вместе с принцессой, они гуляли по королевскому парку, совершали прогулки верхом, беседовали, пировали. Ему все больше нравилась такая жизнь, он был счастлив и не желал для себя лучшей доли.

Но одна мысль о том, что его счастье недолговечно, неотступно преследовала его. Год пребывания на земле при солнечном свете близился к концу, и Лонгсуорд знал, что король гоблинов ждет его возвращения.