Шпион товарища Сталина - Владилен Елеонский

Эрик недовольно поджал тонкие бледные губы. Русский танк остановился, затем двинулся снова. Нельзя оставлять ему шанс.

Дорога каждая секунда! Эрик, хмыкнув, мгновенно вычислил в уме упреждение, поправил прицел и нажал лбом на спуск пушки.

В оптике все было видно как на ладони. Снаряд пробил башню так, как шило прошивает кожу. Цель поражена.

Танк еще какое-то время проехал по полю и остановился как вкопанный. Над его корпусом заструился легкий сизый дымок.

Готов!.. Теперь следовало подобраться к русскому танку и проверить его.

Может быть, именно та собака, которая выскочила из танка, стащила планшет?.. Маловероятно, но проверить надо. Кроме того, Эрика не оставляла мысль о русской ведьме с половинкой заветной монеты на шее.

Как всегда, в самый неподходящий момент «тигр» закапризничал, словно младенец, которому за последние несколько часов уделяли слишком мало внимания и — о, ужас — не кормили грудью. Правое ведущее колесо отказалось вращать гусеницу!

Видимо, все-таки дала о себе знать мина. Они, по милости русской ведьмы не разобравшись в полной мере с русскими минными полями, так беспечно двинулись напрямик через поле после того, как их вытянул тягач, что не заметили ее. Мина была так себе — хлопушка, но рванула, надо сказать, оглушительно.

Эрик хорошо знал, что сейчас будет. Вальтер конечно же начнет долго и основательно копаться в трансмиссии. Невыносимо долго!

Эрик решил попросить Курта проехать на бронетранспортере разведки и проверить нутро русского кабана, но здесь также ждало разочарование. Курта срочно перебросили куда-то в другое место.

Тогда Эрик отправил непоседу Гюнтера на разведку, предупредив, что будет следить за всеми его действиями в бинокль и в случае чего прикроет огнем «тигра». Проворный Гюнтер убыл через полминуты, а Вальтер целый час выяснял причину поломки.

Когда Вальтер наконец разобрался, в чем дело, оказалось, что работы минимум на шесть часов, а то и на все восемь. Вызывать помощь Эрик не хотел. Он самовольно оставил деревню, в которой должен был ждать окончания служебного расследования, и не желал, чтобы командование узнало об этом. Мало ему неприятностей?

Пока шла возня с «тигром» и тянулись нескончаемые выяснения, наступили вечерние сумерки. Гюнтер наконец вернулся и сообщил, что в подбитом русском танке никого нет, а из вещей он нашел только остро отточенный цветной карандаш. Эрик внимательно посмотрел на знакомое стройное ярко-красное деревянное тело.

Сомнений быть не могло. Эрик держал в руке карандаш из своего планшета!

— Где ты нашел карандаш?

— В башне, герр лейтенант. Он завалился в щель за командирское сиденье.

— Прекрасно, прекрасно. Значит, мы выследили того, кого следовало.

Эрик приказал Вальтеру и Гельмуту ускорить ремонт, хотя прекрасно понимал, что подгонять Вальтера было совершенно бесполезно, а Гюнтера с Максом отправил ужинать, чтобы после ужина они немедленно легли спать.

Сам командир также решил лечь пораньше. Хорошенько выспавшись, следовало на заре пойти в село на разведку, если, конечно, «тигр» будет на ходу. Бродить пешком по русским просторам Эрик не привык, да, честно говоря, никакого желания не испытывал.

Неожиданно раздался мощный взрыв. Эрик приник к перископу и увидел в темноте яркий красный факел.

Русский танк горел!.. Кто его взорвал? Неужели сами русские?

В тот вечер при свете аккумуляторной лампы Эрик записал в свой дневник: «Шестое июля. Если бы не русская ведьма с русским кабаном, все было бы как на прогулке в Альпах, мама! Ничего, скоро мы посадим русскую горе-волшебницу на ее русскую мину, чтобы она немного полетала. А русский кабан сегодня снова хотел скрыться в камышах, но все-таки получил свое».

Эрик оторвался от блокнота и посмотрел на цветную фотографию Гитлера, приклеенную к стене башни прямо напротив командирского перископа. Фюрер во френче горчичного цвета без знаков отличия с Железным крестом на груди и алой повязкой со свастикой на левом рукаве, сложив по-пастырски руки внизу живота, сидел на перилах белоснежной балюстрады на фоне Альп. Свинцовый взгляд вождя требовательно сверлил пространство, словно видел там нечто такое, чего никогда не увидеть обыкновенному человеку.

Эрик улыбнулся фюреру так, как, кажется, не улыбался даже отцу, плотнее пригладил дорогую фотографию к броне и лег спать. Завтра, похоже, предстоит напряженный день.

Русская ведьма не выходила из головы. Ее немного бледное, но до крайности привлекательное лицо стояло перед глазами, вызывая странное чувство, очень похожее на ощущение надвигающейся беды. Впервые со дня пребывания на Восточном фронте Эрик забылся тревожным, не дающим отдыха сном.

Сокольников принял комбата в своем уютном блиндаже. Здесь были даже яркие ситцевые занавески в синий горошек. Они прикрывали с боков узкие амбразуры наверху, у бревенчатого настила, сквозь них бодро струился свет июльского утра. Остро пахло свежесрубленной сосной.

Длинный дощатый стол был совершенно чист. Во главе стола восседал сам представитель штаба фронта, его бледное лицо выглядело необыкновенно добродушным.

По правую руку от него с пасмурным видом сидел комбат. Голова капитана была почти полностью закрыта бинтами, они забавно наезжали на брови и плотно прикрывали уши.

Бодрый ответ комбата, что здоровье в порядке, вдруг разбудил в представителе штаба хищного зверя.

— В порядке говоришь? Ты игроком был или мячом?.. Скажи, комбат, не томи!

Комбат вдруг стал надсадно кашлять. Сокольников кисло поморщился и нетерпеливо забарабанил по столешнице тонкими пальчиками скрипача, нежными, как у девочки.

Наконец, откашлявшись, комбат поднял голову и посмотрел на Сокольникова покрасневшими влажными глазами.

— Товарищ полковник, блиндаж завалило, очнулся в медсанбате.

— Ага, футбольный мяч очнулся в медсанбате. Трус!

Комбат резко вскочил. Табуретка, на которой он сидел, с грохотом опрокинулась на дощатый пол.

Лицо комбата исказила гримаса негодования.

— Я — трус?..

— Сядь, Савельев! Кому говорю?

Комбат секунду, сжав челюсти, смотрел в ледяные глазки представителя штаба. Ничего хорошего они не предвещали.

Комбат жадно втянул в себя воздух, как будто не дышал несколько минут, поднял табуретку, снова сел у стола и уперся тяжелым взглядом в щербатые доски старинной столешницы. Он вдруг подумал не о немцах и не об отступлении, а о том, где, в каком музее, Сокольников раздобыл такой старинный, явно купеческий стол, — древний, но крепкий, как многовековой дуб, с изящной резьбой по краям.