Театр Черепаховой Кошки - Наталья Лебедева

«Эллинг. Вот как это называется — эллинг». Рита вспоминает полузабытое слово, и это почему-то успокаивает ее ненадолго.

— Дорогая, — зовет ее Вестник. Слово эхом отдается под потолком, и — ап! — страх снова на месте, словно дрессированная собачка на тумбе.

Рита чуть не вскрикивает: так напряжены ее нервы — но сдерживает крик. Ей не хочется, чтобы Вестник нашел ее слишком быстро.

Дверь закрывается, рассеянный свет меркнет.

— Ку-ку, — шепчет он в темноте. — Цап-царап.

Рита ждет, что включатся электрические лампы под потолком, люминесцентные, будто посиневшие от холода. Их огни всегда подрагивают, прежде чем разгореться, но эти — Рита знает — будут дрожать по-особенному. Впрочем, в эллинге не холодно. Даже тепло и немного душно, и, возможно, тут есть отопление, потому что по ее спине уже бежит струйка пота, и свитер липнет под мышками десятками жестких ворсинок.

Рита ждет, когда зажгутся лампы, и она станет видна как на ладони, но лампы не зажигаются.

Вестник идет к ней в полной темноте.

Когда Михаил открывает дверь эллинга, он все еще зол и раздосадован, но по мере того, как глаза его привыкают к полутьме, плохое настроение улетучивается. Рита придумала неплохую игру — думает он и делает себе мысленную заметку: стоит, наверное, держать себя в руках и оставить Риту в живых, чтобы поиграть хотя бы еще один раз. Или он все-таки женится на ней… Все может быть.

Он прикрывает дверь поплотнее и осторожно идет вперед, вытянув руки и прислушиваясь. Из живота поднимается к горлу неудержимый детский восторг, который немедленно перерастает в возбуждение. Возбуждение приходится сдерживать, от этого начинает колотиться сердце, и какое-то время Михаил не слышит ничего, кроме собственного сердца, стук которого отдается в ушах, но потом успокаивается и сразу получает вознаграждение: что-то шуршит у дальней стены эллинга.

Он направляется туда.

Рита понимает, что свет не зажжется: то ли Вестник не нашел выключателя, то ли электричество отключено. Темнота придает ей уверенности в себе. Рите надо пробраться к двери и выскользнуть наружу. Тогда у нее появится шанс.

Она начинает медленно красться вдоль стены, и с первым же шагом в темноте, словно под водой, перемешиваются лево и право, верх и низ. Рита уже не уверена, где находится дверь. Все, что ей остается, — двигаться вперед и ждать, когда кирпичи под ее пальцами сменятся гладким железным полотном.

Почти сразу она врезается в огромный шкаф. Дверца тихонько поскрипывает, и Рита замирает, моля бога, чтобы преследователь не понял, откуда исходит шум. Ничего не слышно: ни дыхания, ни шагов — ничего, и Рита продолжает идти дальше, хотя тишина тоже тревожит ее, потому что, где Вестник, — непонятно.

Сразу за шкафом ее бедро ударяется об острый угол — до стены не достать. Рита на ощупь пытается определить, что это, и касается прохладного и гладкого бока. Под ним — пустота, потом рука натыкается на иглу, и становится ясно, что это — швейная машинка. Следом за ней — верстак. Ритины пальцы пробегают по инструментам. Все они слишком маленькие для того, чтобы служить оружием, даже молотки, но потом среди них обнаруживается гигантский разводной ключ. Рита хватает его и прижимает к груди.

Она думает о Вите, преодолевая один темный метр за другим. Думает, как виновата перед ним. И как бы было хорошо, если бы он пришел и спас ее. И почему он так похудел? Надо будет отправить его к врачу.

Долго прижимать разводной ключ к себе не получается: левая рука нужна, чтобы держаться стены.

Рука скользит по кирпичам, потом на пути встречается что-то, потом еще что-то, но Рита ускоряется и не вдумывается. Она листает встающие на пути предметы, как страницы книги, которую листаешь потому, что закрой ее — и станет страшно, страшно, страшно. Мысли только о том, чтобы не цокнуть каблуком, хотя больная нога так и норовит подвернуться еще раз. Хочется сказать ей: ты, милая, потерпи до дома, но это же так глупо — разговаривать с ногой.

А потом — угол. Левая рука — благословенная рука — скользит чуть впереди и натыкается на него. Длинная стена пройдена. Надо повернуть направо, и в нескольких шагах будет дверь. Незапертая, если повезет. И если совсем повезет, то с задвижкой снаружи, хотя трудно представить, зачем снаружи может быть задвижка.

Рита медленно поворачивает. Нога пульсирует, боль в ней разгорается, и приходится стискивать зубы.

В бескрайнем пространстве эллинга тихо. Тонконогие яхты с замотанными мордами стоят очень спокойно. Они как лошади, на которых надели сумки с зерном: чтобы жевали полусонно, были довольны и не доставляли хозяевам хлопот.

Рита шагает вперед. Хромота с каждым шагом усиливается, потому что боль становится совсем трудно терпеть.

И когда Вестник кладет руку ей на плечо и говорит «цап-царап», она почти счастлива, потому что все кончено, и бежать не придется.

Он забирает у нее из руки разводной ключ и прижимается к ней бедрами. Рита чувствует, как он возбужден. Начинает вырываться. Хотя это она делает зря.

1

Такси останавливается на шоссе у дороги, ведущей в лес.

— Тут ее высадил, — говорит таксист и моргает так, будто перед глазами у него туман, и он никак не может избавиться от дымки, мешающей смотреть.

— Хорошо, — отвечает Виктор. — Тогда мы тоже выйдем тут.

Он отдает водителю сто пятьдесят рублей, а у того пальцы едва смыкаются, когда он берет деньги. Виктор думает, что таксист не смог бы отсчитать сдачу, если бы он расплатился большой купюрой. Он глядит на дочь, которая сосредоточенно смотрит вниз и шевелит губами. У Виктора на языке вопрос: «Как ты это делаешь?» — но на этот раз он ничего не говорит.

— Куда нам? — спрашивает он, когда машина уезжает.

— Туда, — Саша кивает на лесную дорогу.

Идет на полшага впереди и говорит невнятно, пожевывая нижнюю губу:

— Есть тропинка в обход, код я прочитаю, код — это не страшно. Но лишние двадцать минут. Может быть, полчаса. Прямо — быстрее. Прямо — это совсем по прямой. Через лес и до Волги. Но будка с охраной. Один спит, а другой нет. Но, может быть, не обратит на нас внимания. Пусть бы не обратил…

Они шагают дальше.

На пути у них — ворота и серая будка охраны. Возле будки — молодой охранник. Он смотрит в небо, и его поза неестественна, словно в подбородок вонзился рыболовный крючок, а леска уходит к вершинам деревьев.

Охраннику двадцать семь, его зовут Костя, и в кармане у него приятная сумма денег свежими хрустящими купюрами. Его напарник спит на раскладушке, а Костя бодрствует, потому что, если что — голову с плеч, тут заморачиваться не будут. И когда на лесной дороге появляются двое, он выходит к воротам, чтобы их завернуть: сегодня в клубе спецобслуживание. В это время окончательно проясняется. Небо становится синим-синим, какое Костя любит больше всего, а на деревьях — налипший снег. Он словно попадает в детскую сказку и вспоминает, как ребенком с родителями ходил кататься на лыжах: так же светило солнце и мягко осыпались желтыми блестками снежинки с ветвей.