Расколотое небо - Светлана Талан

Варя засиделась допоздна, слушая сельские новости.

– Ой, мне уже пора! – опомнилась она. – А то Василий из дома выгонит.

Маричка проводила ее до двери.

– Не надо дальше провожать, – сказала Варя. – Здесь недалеко, я быстренько добегу.

Ясная морозная ночь была звездной. Варя спешила домой, вслушиваясь в свои шаги. Снег под ногами скрипел так, что, казалось, от его скрипа идет эхо.

Проходя мимо дома с красным флагом, Варя скользнула взглядом по темным окнам. Ее мучил вопрос: не нашли ли их тайник на чердаке? Вдруг неподвижный зимний воздух всколыхнул чей-то приглушенный кашель за домом сельсовета. Варя кинулась бежать и уже через мгновение была в безопасности. Закрыла за собой калитку, набросила крючок. Неужели кто-то из активистов догадался об их тайнике и решил поживиться тайком от других? Варя прижалась спиной к столбику забора, затаила дыхание. Кровь шумела от волнения, но женщина стояла не шелохнувшись. Пар от ее горячего дыхания ложился мелким инеем на воротник полушубка. Стояла звонкая тишина. Или ей показалось? Нет, она ясно слышала, как кашлял мужчина. Да, именно мужчина, а не женщина, Варя была уверена. Если он спрятался за хатой, то не будет же он там стоять как вкопанный до самого утра? Казалось, время замерло. Варя почувствовала, что от холода начинает трястись, а брови взялись изморозью. Невзирая ни на что, решила ждать до последнего. Вдруг она заметила за хатой, в том же месте, откуда слышался приглушенный кашель, темную фигуру. Мужчина крадучись сделал несколько шагов вперед, спрятался за крыльцом. У Вари от страха похолодело в груди. Она уже жалела, что решила выследить незнакомца. Нужно скорее бежать, спрятаться в отцовской хатке. Она не успела пошевелиться, как четко услышала – по улице кто-то шел. Шаги быстро приближались. И вдруг, почти одновременно, послышался выстрел и крик человека на улице. Валя закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Темная фигура выбежала из укрытия на улицу, где было слышно, как что-то упало. Раздался еще один выстрел, а затем четкий мужской удивленный голос: «Ты?!» Варя отбросила крючок с калитки, выглянула на улицу, но не успела и глазом моргнуть, как человеческая фигура быстро растворилась в темноте. На снегу, у дороги, лежал человек. Варя метнулась к хате, чтобы позвать отца, но вдруг ее молнией пронзила мысль. Слишком знакомым показался удивленный голос, который крикнул: «Ты?!»

Варя, позабыв о страхе, подбежала к человеку. Михаил! Да, на снегу, истекая кровью, лежал ее брат. Его глаза были раскрыты, он тяжело дышал, и из груди вырывалось хрипение.

«Отец!» – была ее первая мысль.

– Михаил! – Она встала на колени, тряхнула его за плечи. – Ты меня слышишь? Кто? Кто это сделал?!

Брат повел глазами. Тонкая струйка крови полилась из уголка его рта.

– Он… – прохрипел брат.

Варя побежала к отцовской хате. Дернула двери на себя – открыты, но в хате не было света.

– Папа! – крикнула она.

– Что случилось?! – Отец подошел к ней. Он был одет, но без кожуха. У Вари отлегло от сердца. Отец не спал, хотя и не было света, но он не мог незаметно проскочить мимо нее в хату.

– Там!.. – с тревогой сказала она. – Скорее! Михаил…

Павел Серафимович встал на колени, поднял голову Михаила. Сын еще дышал.

– Михаил, – сказал отец, – мой неразумный сын, как же так?..

Сын остановил последний взгляд на отце. Он посмотрел ему прямо в глаза. Тело в последний раз вздрогнуло под руками отца и замерло, изо рта хлынула горячая кровь. Из груди отца вырвался глухой стон.

– Сын! – простонал мужчина.

Отец так и сидел над сыном, который уже не дышал. Из груди лилась кровь, растекалась по белоснежному покрывалу земли. Варя тихо плакала, не в силах оторвать взгляд от красного пятна, которое увеличивалось, исходило паром на морозе. Горячая кровь – холодный снег. Сын – отец. Жизнь – смерть. Ненависть – любовь. Вечная родительская боль – навсегда успокоившееся тело сына. Все противоположности были вместе, смешались нераздельно в одно целое.

«И пойдет брат на брата, сына отец проклянет, а сыновья отрекутся от родителей. Так будет», – прозвучало в Вариной голове пророчество Уляниды. Варя так ясно услышала эти слова, что даже оглянулась, нет ли рядом Уляниды? Село замерло и приутихло. Лишь мертвый сын и убитый горем отец. А еще немое село и исходящее паром красное пятно.

Хоронили Михаила как комсомольца. Приехал какой-то коммунист из района, чтобы произнести речь на кладбище. Впереди несли не крест, а красный флаг, который для такого случая сняли со здания сельсовета. Гроб везли на санях, рядом с ним сидели жена покойного и их дети. За санями следовали активисты-комсомольцы и коммунисты. Уже потом – семейство Черножуковых. Посредине – отец, с обеих сторон его Ольга и Варя со своими мужьями. Женщины плакали, Павел Серафимович как будто окаменел – не проронил ни единого слова. Бледный, хмурый, задумчивый и грустный, он будто уменьшился, сжался, погрузился в себя. Слышал ли он громкие речи, которые произносили товарищи сына на митинге? Разве скажешь об этом, глядя на лицо с крепко стиснутыми зубами и густой печалью в глазах? Варе казалось, что сознание отца будто окутано туманом, его поглотило безразличие. Когда к гробу начали подходить родственники, чтобы попрощаться с покойником, Павел Серафимович подошел к утихшему навеки сыну. Он пристально посмотрел на Михаила, наклонился, коснулся устами холодного чела. Отец что-то тихо сказал сыну на прощание, никто не услышал его слов. Мужчина провел шапкой по лицу, смахивая непрошеные слезы.

Уже все разошлись, а Павел Серафимович стоял возле свежей могилы, над которой возвышался металлический памятник со звездой наверху. Ольга ушла, а Варя не могла оставить отца наедине с горем. Она боялась, что смерть сына заберет у отца волю к жизни, что в душе у него окоченеет все живое, замерзнет, и израненное сердце превратится в холодную сосульку. Хотела найти слова утешения, но они куда-то исчезли.

– Папа. – Она легонько коснулась рукой отцовского плеча. От неожиданности он вздрогнул. – Идем домой, – попросила дочка.

Он посмотрел на нее опустошенными глазами, в которых, кроме печали, не осталось ничего.

– Что? – рассеянно спросил он.

– Папа, нам нужно идти домой, – повторила Варя. – Там бабушка одна.

– Отходят понемногу Черножуковы, – сказал он так, что у Вари похолодело сердце. – Стало на одного меньше.

Декабрь 1932 года

Разъяренный Быков был страшен. Когда он сердился или злился, свою ярость прежде всего выливал на комсомольцев-активистов и своих однопартийцев. Его брови смыкались на переносице, глаза наливались кровью, как у быка, а изо рта лились сначала матерные слова-помои, а потом уже человеческая речь.