Железный канцлер Древнего Египта - Вера Крыжановская-Рочестер

– Негодяй! Как осмелился он нанести такое оскорбление? – сказала Аснат, дрожа от негодования.

– Кроме того, – продолжал Армаис, – в их числе есть человек, который некогда был тебе чрезвычайно дорог и которого я люблю как брата. Если станет известным, что он здесь, он погиб.

Аснат побледнела.

– Как, он здесь? Он? Каким же образом, – пробормотала она.

– Для закупки хлеба из Фив прибыли жрецы и купцы; он присоединился к ним, переодетый писцом, и скрывается теперь в храме Изиды.

– Ах, если бы я могла его увидеть!

– Да и он будет счастлив; по-прежнему он любит тебя и неизменно тебе верен. Если сегодня вечером ты придешь в храм, я предупрежу Хнума и тебя к нему проведут.

Минуту колебалась Аснат, видимо, борясь сама с собой; затем она подняла голову и сказала шепотом:

– Предупреди его – я приду!

Когда Армаис ушел, Аснат удалилась к себе в спальню, приказала спустить завесы у окон, выслала всех вон и бросилась на постель, стараясь привести в порядок свои мысли. Невыразимый гнев кипел в ней против мужа; ужасное намерение его женить Армаиса, – ее дорогого красавца Армаиса, – на этой неотесанной девчонке презренной расы до такой степени выводило ее из себя, что в этом раздражении совершенно потонуло обычное чувство, – смесь ненависти, любви и страсти, – которое внушал ей Иосэф. В это мгновение она только от всей души ненавидела неумолимого человека, жестоко мстившего ее семье за выказываемое ему презрение.

В этом душевном настроении образ ее бывшего жениха встал перед ней, окруженный особым ореолом. Как он был нежен и бесконечно добр; как, под влиянием его, детские вспышки ее гнева всегда таяли и счастливо успокаивались! Никогда не замечала она в его глазах такого выражения, которое заставляло ее трепетать и содрогаться, как под жгучим, властным взглядом Иосэфа. И какую счастливую, согласную жизнь вела бы она с Гором! Ее охватило страстное желание увидеть его; отдавшись своим воспоминаниям, она закрыла глаза.

Ни Аснат, ни Иосэф не отдавали себе отчета в том, что самая странность существовавших между ними отношений приковывала их друг к другу. То ненавидя, то становясь невольно под могучим обаянием мужа его рабой, Аснат была не в состоянии разобраться и совершенно потерялась в хаосе волновавших ее чувств: в присутствии мужа воспоминание о данной клятве и о позоре семьи делало ее холодной и молчаливой; когда же он был далеко, ее тянуло к нему, влекло в его объятья, чтобы сказать: «люблю тебя» и упиваться его радостным взглядом и страстными поцелуями. С своей стороны, Иосэф, под обаянием страсти, чувствовал себя вечно оскорбленным ее холодностью, которую хоть и считал маской, но победить которую он тем не менее не мог. Гордость мужчины шептала ему наказать ее равнодушием, пока она не смирится и не сознается откровенно в своей любви. Эта-то глухая борьба противоречивых чувств и создавала магнит, притягивавший их друг к другу и сохранивший в их отношениях, после десятилетнего супружества, свежесть и силу любви медового месяца.

Отдавшись своим воспоминаниям, Аснат так замечталась о прошлом, что совершенно забыла действительность и не заметила, что в комнату вошел Иосэф. Очнулась она только тогда, когда он своим звучным голосом громко спросил ее:

– Ты больна, Аснат? С самого утра лежишь ты в темной комнате.

Вид мужа, раздвигавшего у окна занавес, пробудил весь ее гнев; вспыхнув, она вскочила на ноги.

– И ты еще спрашиваешь, почему я бегу от света? – воскликнула она, сверкая глазами. – После оскорблений, которые ты нам наносишь, негодный, мстительный человек, не было бы удивительно, если бы я лишила себя жизни.

В первый раз после стольких лет то была прежняя Аснат – смелая, вспыльчивая и своенравная. Ее оживленное лицо, пылающие щеки и нетерпеливо топающая по циновке ножка приводили Иосэфа в восторг, и ему невольно вспомнилась сцена в беседке, когда она бросилась на него с топором в руке. Но, по обыкновению, он подавил свое чувство и спокойно сказал:

– Я прошу тебя воздержаться от оскорблений и положительно не знаю, чем я тебя обидел.

– Ах, ты не знаешь? Как ты наивен! Достаточно, я полагаю, завлечь Армаиса в западню, чтобы обесчестить его потом.

– Вовсе не я, а сам твой брат обесчестил себя, вмешавшись в преступный заговор. Его женитьба на Сераг может быть унизительна только в вашем воображении.

– Я не хочу в невестки это животное, которое для меня хуже гадины; она противна Армаису. Иосэф, откажись от этой мысли, которую тебе внушила ненависть и недостойное желание унизить нас! – вне себя воскликнула Аснат.

– Моей жене не следовало бы говорить: «унизить нас», когда речь идет о союзе с моей семьей, – с горечью заметил Иосэф. – Я вижу, что ты по-прежнему стоишь на стороне моих врагов. Но изменять принятому раз решению – не в моих правилах, как тебе известно, и твой неотразимый Армаис женится на Сераг, тем более что ни своей внешностью, ни своим приданым она не посрамит семьи Потифэры.

– Ты хочешь дать ей приданое? Разумеется, из тех земель, золота и драгоценностей, которые ты отнял у голодающих. Тогда Армаису придется прибить к носилкам надпись или глашатаями возвестить, что это жена его; иначе бывшие владельцы драгоценностей примут ее за ростовщицу из пригорода, – насмешливо ответила Аснат.

Иосэф вспыхнул и нахмурил брови.

– Я вижу, что раньше, чем говорить с тобой, полезнее будет выждать, пока ты успокоишься и к тебе вернется рассудок, – резко сказал он, поворачиваясь к выходу.

В гневе Аснат ходила по комнате, ожидая с нетерпением, когда наступит время отправиться в храм. В эту минуту, чем больше ненавидела она Иосэфа, тем больше хотелось ей увидеть Гора. Да, слова любви и нежности, которых напрасно жаждал услышать Адон и в чем она упрямо ему отказывала, она отдаст его сопернику.

Когда наступила ночь, она приказала подать себе носилки и в сопровождении кормилицы отправилась в храм Изиды. Всем в доме была известна ее набожность и нередкое посещение ночных жертвоприношений Озирису, а потому ее теперешний выезд не обратил на себя ничьего внимания.

Оставив, как всегда, носилки и людей при самом входе в священное место, Аснат вошла одна в слабо освещенную одинокой лампой колоннаду; жрец, стороживший у дверей, встретил благородную посетительницу и тотчас повел ее во внутрь храма. Остановившись у подножия статуи, колоссальные очертания которой терялись в полутьме, жрец прошептал:

– Дозволь, благородная женщина, завязать тебе глаза и без боязни доверься мне.

– Делай, что надо, – коротко ответила Аснат. После того как жрец завязал ей глаза, она почувствовала, что сильные руки подняли ее на воздух и она потеряла всякую возможность ориентироваться, в какую сторону ее несли; чувствовала она только, что они спускались вниз по лестнице и прошли узкий коридор, – узкий потому, что одежда ее касалась стен. Наконец, несший ее жрец остановился, поставил ее на землю и снял повязку.

С любопытством и удивлением огляделась кругом Аснат и увидела, что находится в длинной подземной зале, поддерживаемой низкими массивными колоннами, покрытыми сплошь, как и стены, ярко раскрашенными аллегорическими рисунками и таинственными знаками. Большой стол в одном из углов, заваленный свитками папирусов и окруженный стульями, указывал, что зала, предназначенная в обыкновенное время для совершения таинств, теперь служила местом для тайных совещаний. Множество ламп, висевших на потолке, ярко освещали окружающие предметы. Аснат осталась одна; проводник ее исчез. Сбросив на скамью свой плащ и покрывало, она прислонилась к колонне. Чтобы обмануть свое нетерпение, Аснат принялась машинально рассматривать причудливые рисунки на противоположной стене, чутко прислушиваясь к малейшему шороху. Вдруг быстрые шаги, раздавшиеся на другом конце залы, заставили ее вздрогнуть; обернувшись, она встретилась лицом к лицу с Гором, подобно ей, бледным от волнения.