Месть Спящей красавицы - Галина Владимировна Романова

– Я видеть ее не мог! – завопил Сафронов, не слыша ее. – Но делать вид приходилось, а как же! Окружение могло не понять. И приходилось фальшивить. Один человек понимал, как мне тяжко, – Оленька. Ей соврать было невозможно. Она все чувствовала. Она понимала, как тяжело мне было. Она одна… Время шло. Ничего не менялось. Кроме того, что моя вторая дочь подрастала. Ей было пятнадцать. И через три года она должна была стать совершеннолетней. И вступить в права наследования. Представляешь, детка, моя полоумная жена завещала все свои деньги, а это на тот момент было две трети моего состояния, своему не рожденному еще ребенку! Она очень боялась за себя, за дитя. Про Ольгу даже не вспомнила! Все, все, все оставила нерожденному ребенку!.. И если до ее восемнадцати лет я еще мог распоряжаться как-то средствами, какой-то частью их, то после наступления совершеннолетия… Девка росла дерзкой. Надеяться на то, что она позволила бы потом распоряжаться ее деньгами, было глупо. Нет, я не остался бы нищим! На тот момент я сам заработал немало. Но… Но обидно, понимаешь, было! И мне, и Оленьке… И тогда мы с ней придумали этот поход. Мы придумали его… Я, Оленька и Ленька.

– Кто это – Ленька? – еле выговорила она, язык не слушался, голос стал чужим.

– Мой помощник. Мой брат почти! Погиб! Так бездарно! В аварии! – с сожалением прищелкнул языком Сафронов. И погрозил ей пальцем. – Не перебивай! Так вот… Мы придумали этот поход. Все до мелочей продумали. Остановились на отдых. Поставили палатки. Все должно было случиться под утро, в темноте. Мы с Леней пошли за дровами. Поднималась метель. Надо было торопиться. Мы ушли ненадолго. Десять минут. Десять минут нас не было. Мы даже крика ее не слышали!

– Чьего?! Олиного?!

– Да! Когда вернулись, на краю обрыва на коленках стояла Эльза и безумными глазами смотрела вниз. И все время повторяла: я не виновата, она сама, она сама, я не виновата. Господи! Как же больно здесь! – Сафронов с силой стукнул себя правым кулаком в левую сторону груди. – До сих пор больно! Оленьки не стало из-за этой дряни!

– Оля сорвалась в пропасть? Ты хочешь сказать, что это я сбросила ее?! – темнота в комнате сгустилась настолько, что Эльзе стало казаться, она забивает ее нос, горло, лезет в легкие, мешает дышать.

– Олю сбросила в пропасть Эльза, – методично, как отчитывался, проговорил Сафронов. – Она сама призналась мне перед тем, как я… Как я убил ее! Задушил вот этими вот руками…

Эльза схватилась за свое горло, захрипела, скорчившись на диванчике. Голове было так больно, что она почти не улавливала смысла сказанного отцом. Да и понять было сложно, как он мог убить ее тогда – давно, если она сидит сейчас перед ним, жива и здорова?!

– Я убил своими руками свою младшую дочь, после того как она призналась мне в умышленном убийстве моей старшей дочери. – Сафронов остановился возле окна, уставился на свое мутное отражение, с выражением повторил, будто обращался к этому отражению, пытался убедить в своей правоте: – Я убил ее потому, что она убила первой! Нарочно! Оля даже ничего не поняла! Эта гадина… Она даже не догадывалась о наших планах! Она просто убила ее, потому что момент был удачным. Так она сказала перед тем, как сдохнуть.

– А что было потом? – выдохнула девушка, все еще надеясь, что в признании отца вот-вот прозвучит что-то о ее счастливом воскрешении.

– Потом я сбросил ее в пропасть следом за Оленькой, – пустым равнодушным голосом обронил Сафронов. И подняв палец, ткнул им в сторону окна, убеждая свое отражение: – Мои дочери умерли там… Десять лет назад… В тех чертовых горах! Бр-рр… Ненавижу горы!

И Сафронов вернулся к креслу. Нашел за ним укатившуюся бутылку. Помотал ею, рассматривая остатки, вылил их тут же в себя и снова запустил бутылку за кресло. Глянул на девушку почти с демонической веселостью.

– Теперь ты понимаешь, что ты не Сафронова, детка? Понимаешь, что ты не моя дочь?

– А… А кто же я?!

Странный хруст из сновидений – это, наверное, ее рассыпающиеся на атомы мозги! Он все громче в голове – этот хруст, все отчетливее.

– Ты… Ты просто девчонка, которую нашел Лео. Нашел, чтобы спасти мою задницу, мои деньги. Мою репутацию! А иначе как? Иначе бы сидеть мне за детоубийство! А так и овцы целы и волки сыта, н-да…

– Наше-ел?! Как наше-ел?! Где-е?! Я же не на дороге валя-аалась! – ее голос выделывал черт-те что, она не говорила, а напевала какую-то жуткую песню.

– О-оо, конечно нет! – Сафронов удовлетворенно хмыкнул. – Это была невероятная афера, самая удивительная и самая невероятная, которую удалось провернуть Лео! Когда он мне это озвучил, я подумал, что он сошел с ума от тревоги за своего хозяина. Но он сказал тогда: Гаврилыч, доверься мне. А что мне оставалось? Моя душа в клочья! Сердце разбито! Я запил! А он… Он все провернул. И, как оказалось, блестяще! Я вышел из запоя, когда ты уже лежала в клинике в Швейцарии и над тобой колдовали все сразу: и психиатры, и ортопеды, и светила пластической хирургии. Сколько денег тогда ушло! Не знаю… Подробностей не знаю, уволь. Но Лео провернул все блестяще!

– Что-о проверну-ул? Что-о? Я… Я не твоя-а дочь?

– Господи, детка, нельзя же быть такой тупой! – пьяно фыркнул Сафронов и с сожалением чмокнул языком. – Н-да… Училась блестяще, а все равно дура дурой. Повторяю! Ты – не моя дочь! Ты дочь совершенно других людей!

– А где они?! Где… Где мои родители?!

Это не с ней происходит! Не с ней! Это просто действие тех дурацких таблеток, которые ее заставлял принимать долгие годы Ерофеев! Вернее, побочный эффект от них. Она их перестала принимать, и вот – пожалуйста, заполучите безумие в подарок! Холодные сны, опасная реальность, отдающая мистикой.

– Твои родители? Хм-м… – Сафронов раздраженно закашлялся. Развел руками. – Матери у тебя вроде не было на тот момент. А отец… Этот подлый скот… Ментяра паскудный! Отец твой, как оказывается, все десять лет не оставлял попытки найти тебя, детка! И сейчас подобрался совсем близко. Поэтому у нас вовсе нет времени. Нам с тобой надо срочно рвать отсюда когти, детка. Все наши с тобой деньги за границей. Почти все! Здесь осталась недвижимость, которую ты только что благоразумно доверила мне. И…

– Но все это не имеет законного смысла, – вернулась вдруг к ней способность говорить обычным голосом. И она диковато глянула на чужого пьяного мужика с мощным тяжелым телом, большой лохматой головой. – Я – не наследница состояния, которое оставила после себя твоя жена! Ты незаконно распоряжался деньгами девочки, которой десять лет нет в живых! И теперь…

– И теперь? – грубо перебил ее Сафронов.

Сильно качаясь от выпитого, подошел к диванчику, схватил ее за руку и с силой дернул на себя, поднимая. Она еле устояла на ногах. Сразу затошнило от близости горячего потного человека, оказавшегося чужим и преступным, от вони перегара и от того, что он принялся вытворять второй – свободной – рукой, не удерживающей ее.

– Ты такая сочненькая, детка! – залопотал Сафронов, щупая ее со спины. – Такая хорошая! Нам с тобой теперь надо как-то стараться выживать! Иначе придется тебя убить, понимаешь! И чтобы никаких следов, сжечь тут все к чертовой матери! Придется оплакивать тебя! Ха-ха… Ты согласна?