Тур - воин вереска - Сергей Михайлович Зайцев

Уже боялись соваться в «Турову округу» паны, не раз уж получали по рукам их жадные приказчики, и появился у крестьянина лишний грош. Повеселел крестьянин, плечи расправил. Вспомнил дорогу в корчму. А там уж перед ним распахнуты ворота, и длинные пейсики тропку метут: «Добро пожаловать! Проходите, проходите, господин!..» И проходили дыроштанные господа, побрякивали мелочишкой, рассаживались за вожделенные столы. Судачили о войне, о русских и шведах, о поляках и своих панах, которые все «одним миром», чтоб им!., тратили денежки, за грошиком грош, гуляли. К мужикам прибивались шлюшки с тракта, чуяли запах деньжат. И пересчитывали мужики у них юбки, беззастенчиво оглаживали нежные чресла, а потом, развязав платки, хватали за мягонькие перси. Терпели потаскушки их заскорузлые руки, терпели заусенчатые пальцы. За грошики, грошики, грошики можно и не такое потерпеть... Все вместе, поналившись, пускались в пляс.

Сопели дудки, заходилась жалейка, лира натужно, с подхрипом гудела-пиликала, пищала волынка, ухал бубен, колокольцы дружно звякали. Стучали в пол посохи бродяг — отбивали такт. А эти, у которых сто лет не бывало ни гроша за душой, у которых всегда пусто на конюшне, в амбаре и хлеву, и те, о спины которых злые, алчные паны все батоги обломали, забыв про печали, выделывали в плясе отчаянные кренделя. И потные шлюхи, шаловливо и преданно заглядывая им в глаза, висли у них на широких плечах:

— А где, дружок, твои овцы?..

Днём вдруг явился с запада ветер и поднял, закрутил над дорогой пыль и холодные мёртвые листья и понёс, понёс всё прочь.

Не только насчёт водки-можжевеловки, но и насчёт пива Сара была мастерица — другой такой в округе не сыскать. Затейливо относилась она к важному делу — пиво корчажное сварить. И если Иосия был доволен собой и хвалил исключительно себя за свою успешность, то напрасно он это делал. Прибыли его очень сильно зависели от недюжинного искусства жены его Сары. Где-то в глубине души он это понимал, но никак не хотел в этом признаваться — ни себе, ни тем более Саре.

Все вокруг варили пиво, как пиво — из ячменя или солода и хмеля. А затейливая Сара примешивала к пиву вместе с хмелем багульник, никому не выдавала секрет; примешивала для большей одуряющей силы, для головы кружения. А иногда докладывала она и душицу к хмелю для приятного запаха, для крепости и чтоб пиво не скисало. Также могла положить она калуфер — для приятного, благородного вкуса, тёплого привкуса; кроме того — корни буквицы для вящего аромата. Бывало, вместо хмеля она клала в пиво пижму. Вот сколько секретов знала Сара и никому их не выдавала, а мы их выдаём только потому, что сами пива не варим и добрый читатель нам симпатичен... И варила Сара пиво в нескольких чанах — такое, вот такое и эдакое, — чтобы был у мужика, у захожего путника и у заезжего молодца выбор. Именно оттого во многом славилась корчма Иосии, что Сара его у него за спиной весьма старалась...

Совсем уж похолодало, под вечер даже приморозило, и мы опять заглянем в корчму — погреться, послушать разговоры, узнать новости. Мы в этом желании не одиноки. Вот несколько крестьян, не заметив нас в полутьме и отодвинув нас, скромных, ввалили в жарко натопленную, пропахшую вином и табаком придорожную корчму — тоже погреться и выкурить в доброй компании трубочку-другую. Заплатками мужики трясли, а грошик на выпивку принесли.

Заунывные рулады выводила жалейка, ей вторила волынка, тоскливо подтягивала колёсная лира.

По мошнам мужики поскребли, по кисам пошарили — наскребли мелочишки. Как раз на жбанчик пива им хватит. А пиво у Сары сегодня отменное было — как всегда. Так встречные мужики говорили: вкусное и хмельное. Взяли жбанчик, взяли кружки.

Тут снова отворилась дверь. Оглянулись. Это вошёл старый согбенный человек — согбенный, но роста будто высокого. Клобук на плечи откинул, поклонился хозяевам и гостям. Смиренно и безмолвно. Разглядели: старик-еврей. Никакого имущества, только посох... Да мы, кажется, видели уже этого старика на дороге; читатель припомнит: когда шведский обоз проходил, возле одного воза старик этот шёл... а может, на чьей-то телеге ехал... Глаза у него ещё странные: не то пустые, невидящие, не то, наоборот, пронзительные, все понимающие, цепкие. Это всё от отблесков огня в очаге, понятно. Вполне обычные у него — выцветшие, старческие, водянистые — глаза.

Отвернулись от старика, потеряли к нему интерес. И хозяева, видя, что новый гость ничего не просит, занялись своими делами. А старик между тем проковылял к очагу. Посох свой он приставил к стене. Сел на шаткий табурет, развязал верёвку, коей скромно был опоясан, и грубый плащ его, видавший разные виды, пал на пол. И посох вдруг скользнул по стене и, очень старый, иссохший, прямо-таки зазвенел на полу...

Руки к огню протянул старик, плечи расправил, и все, кто в эту минуту смотрел на него, увидели: да не старик он вовсе, а мужчина — всего лет за тридцать, в самом соку, в самой силе. Стариком показался? Да, верно, устал он, да, верно, досталось ему — не лучшим образом распорядилась судьба, страдал много, более других (хотя страданием ныне никого не удивишь); а тут ещё дожди-непогоды; кто от худшего к лучшему идёт, тому лютые ветры всегда в лицо... Или света в корчме мало?

— Эй, Сара! Добавь свечей! Сидим в потёмках...

— Ну да! Света вам!.. — едко отмахнулась Сара. — Не всех ещё тараканов разглядели...

Пили крестьяне пиво, говорили о своём. Быстро жбанчик опустел. Ещё по мошнам поскребли — наскребли всего на кружку. Взяли кружку, одну на всех. Дальше разговоры говорили. Однако дивная между ними оказалась кружка!.. Все из неё пиво пили, и никак в ней пиво не кончалось. И по многу пили, уж были все пьяны, а кружка — всё оставалась полна... Не бывало прежде таких чудес в Иоськиной корчме. Не проторговался бы хитрец с такой кружкой!.. Оглядели кружку: бока как бока, дно — как дно, ручка — как ручка, а для пива забористого — истинный родник. Это диво надо было обсудить. Обсуждали. И сами не заметили, как новый гость в их беседе своим оказался. Предложили и ему сделать глоток. Он был им благодарен, отпил глоток...

Часу не прошло, а уж вся компания сидела вокруг этого жида — не старого, не молодого. Он рассказывал что-то, а все слушали. Видно, было что новому гостю рассказать, немало на своём пути, на веку повидал. Но он не только на речи был щедр.

Он сказал:

— Вы, добрые люди, мне дали пива глоток, и я вам добром отплачу, и я вас угощу.

— Да ты совсем нищий, — посмеялись мужики. — У тебя вон только палка одна. А туда же: угощу!..

Но новый гость подозвал Сару:

— Эй, хозяйка! У тебя, знаю, бутыль хорошего хлебного вина припасена.

— Припасена, верно! — удивилась Сара. — А тебе откуда известно?.. — однако она не стала дожидаться объяснений, нахмурилась, упёрла толстые руки в боки. — То для добрых людей, для господ благородных бутыль припасена. Не для бродяг вовсе!

— А мы, может, и есть те самые господа! — уголками рта, едва заметно, устало как-то, улыбнулся крестьянам захожий жид, что был не молодой, не старый.