Катынь. Ложь, ставшая историей - Иван Чигирин

Результат?

А надо ли говорить?

О невыносимом москальском гнёте, под который попал гордый и несчастный польский народ, и дальнейших событиях весело и колоритно рассказано в статье питерского журналиста Юрия Нерсесова «Светлейший юродивый». Ему и слово:

«Согласно решению Венского Конгресса и последующим указам Александра I, территория созданного Наполеоном Герцогства Варшавского была опрометчиво присоединена к Российской Империи как по существу самостоятельное государство, ставшее незаживающей язвой на теле державы. С Петербургом новообразованное Королевство Польское было связано, по существу; лишь личной унией. Российский император короновался в Варшаве как польский король, чья власть строго ограничивалась Конституцией и двухпалатным парламентом. Королевство располагало собственной 35-тысячной армией, состоявшей, главным образом, из наполеоновских ветеранов и участников восстания Костюшко. Едва ли не единственным человеком без польской крови оказался её главнокомандующий, которым в 1816 году царь и назначил Константина Павловича…»

Столь нежное отношение к мятежным полякам началось не с Александра. Помните предводителя восстания Тадеуша Костюшко? В ходе разгрома восстания он был ранен, взят в плен и живым достался в руки русским. Судьба поднявшего за двадцать лет до того восстание и захваченного правительственными войсками Пугачёва была жестокой. Суд приговорил: «Емельку Пугачёва четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырём частям города и положить на колёса, а после на тех местах сжечь».

По логике вещей, мятежного поляка ожидало если не четвертование, то хотя бы отсечение головы… Ничего подобного! Около двух дет он содержался в Петербурге, по одним данным, в Петропавловской крепости, по другим — и вовсе во дворце князя Орлова. После смерти Екатерины Павел I его освободил, дал на дорогу 12 тысяч рублей, соболью шубу, карету и столовое серебро.

Любопытна дальнейшая судьба оного деятеля. Когда Наполеон создал Герцогство Варшавское, он предложил Костюшко возглавить его. Тот, узнав, что Польша не будет восстановлена в границах 1772 года, гордо отказался. «Скажите ему, что он дурак», — ответил император министру полиции Фуше, ведущему переговоры с бывшим лидером польского восстания.

Но и это ещё не всё: в 1815 году получивший Герцогство Варшавское Александр I предложил Костюшко… возглавить администрацию Царства Польского. Тот отказался, когда узнал… что? Правильно: что Речь Посполитая не будет восстановлена в границах 1772 года. Реакции русского царя на этот отказ история не сохранила.

Умом логику царя понять невозможно. Предположить, что Александр, известный «западник», действовал по подсказке кого-то из Европы? Предположить-то можно, но кому в Европе нужна была независимая Польша? Разве что Франции, которая не имела с ней общей границы…

…Итак, в результате победы над Наполеоном Россия получила в полную власть территорию своего самого заклятого врага. Это был удобный случай разом покончить все счёты. И что же?

«По идее, царю, — продолжает Юрий Нерсесов, — следовало либо отказаться от Польши, передав её тем же австрийцам и пруссакам взамен чего-нибудь типа Закарпатской Украины, Мемеля и части Восточной Пруссии, либо прекратить все заигрывания и жестко русифицировать территорию, как это делали с Познанщиной те же пруссаки. Однако Александр не сделал ни того, ни другого, предоставив наследникам расхлебывать заваренную им кашу.

Константин Павлович вёл себя ещё хуже. Регулярно подчёркивая своё пренебрежение к дислоцирующемуся в Варшаве российскому контингенту, он столь же постоянно заявлял о своих симпатиях к аборигенам. Князь неоднократно заявлял, что в душе он совершенный поляк, и даже среди последних заслужил прозвище „матери польского войска и мачехи русского“. Если же особо наглые выходки ясновельможных панов вынуждали Константина принять к виновным дисциплинарные меры, в дело вступал его друг детства, брат по ложе[57]и начальник штаба генерал Курута. После чего уже готовящийся к разжалованию в рядовые или отправке в Сибирь пан, как правило, отделывался лёгким испугом. На официальных же смотрах и мероприятиях складывалось впечатление, что это бравшие Париж, Берлин и Варшаву российские войска находятся в Польше на положении бедных родственников, на побегушках у победоносных шляхтичей. Даже когда, уже после смерти Александра I, была выявлена связь части польской верхушки с декабристами, дело завершилось ничем, хотя в ходе следствия Константин неоднократно обещал Николаю I обратное…

Неудивительно, что когда в 1818 году на варшавских торжествах по поводу открытия сейма генерал Паскевич возмущённо спросил у графа Остермана, что из этого будет, тот, не задумываясь, ответил: „Через десять лет ты со своей дивизией будешь их штурмом брать!“ Будущее показало, что граф ошибся всего на три года».

Можно добавить ещё, что когда началась очередная русско-турецкая война, Константин добился для польской армии права не участвовать в ней. А с какой, собственно, стати? Подчинённым неудобно перед старым союзником, которому ещё полвека назад был обещан Киев?

Результатом всех этих танцев стало Варшавское восстание, которое началось 29 ноября 1830 года с нападения как раз на дворец Константина Павловича. Причём поведение самого князя заставляет задуматься над весьма обычным в русской истории вопросом: «Глупость или измена?» Потому что прихлопнуть восстание в первый день было проще простого, однако великий князь повёл себя чрезвычайно странно.

«И российские, и сохранившие верность присяге польские полки неожиданно стали покидать Варшаву. Заявив, что это польская свара, русским нечего в ней делать, а всякая пролитая капля крови только испортит дело, Константин Павлович вступил в переговоры с повстанцами. Приговорив нескольких российских солдат к смертной казни за чей-то разобранный ввиду холодов на дрова сарай, он категорически отказывался применять силу к взбунтовавшейся Варшаве.

Обалдевшие от такого чуда заговорщики предложили едва не зарезанному ими Великому князю королевскую корону, но тот решительно отказался. При всей противоестественной страсти к полякам, Константин Павлович не менее сильно любил царствующего брата, и никак не мог пойти на него войной. Однако на Россию в целом чувства потомка голштинского принца, очевидно, не распространялись. Посему он без боя покинул пределы Польши, напоследок заявив, что разрешает „польским войскам, которые остались мне верными до сего момента, присоединиться к их сотоварищам. Я выступаю в поход, с императорскими войсками, чтобы удалиться от столицы, и ожидаю от поляков лояльности, что войска эти не будут беспокоимы в их движении к границам Империи. Все учреждения, имущества и отдельные лица я поручаю покровительству польской нации и ставлю их под охрану священнейшего закона“. Помимо прочего в сданные учреждения князь включил крепости Модлин и Замостье со всеми пушками и боеприпасами»[58].

Следствием нежелания царского брата пролить «каплю крови» стала девятимесячная война с повстанцами, со всем количеством крови и смертей, положенных для военных действий. Но это будет чуть позже, а пока ещё повстанцы торжествуют. 30 ноября они захватили Варшаву, заодно устроив резню верных России поляков. 4 декабря польский сейм объявил о лишении Николая I польского престола и создал правительство во главе с Адамом Чарторыйским, которое тут же выставило русскому царю условия. Начиная со второго, это были обычные политические требования, вроде соблюдения конституции и пр. Обо всём этом можно было бы и поторговаться, если бы не условие первое — какое? Ну конечно же восстановление Польши в границах Речи Посполитой образца 1772 года.