Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман

– Эт земер а-плугот нашир ла ле-мизмерет! – высокая, длинноногая, рыжеволосая девочка в шортах сидела за фортепьяно. После выступления детей на сцену поднимались взрослые. Циона аккомпанировала хору кибуца.

Она косила серым глазом на скамейки. Цила Сечени сидела рядом с госпожой Эпштейн. Циона увидела, что заведующая кухней держит подругу за руку:

– Они в Петах-Тикву ездили, к Итамару, навещали его. Ранение легкое, но Цила переживает. Они целовались, на Шавуот… – Циона почувствовала, как покраснела у нее щека, – не в губы. В щеку. Цила моя ровесница, а целовалась… – Итамар Бен-Самеах был ранен во время налета итальянской авиации, на Тель-Авив, в сентябре. Юноша лежал дома, в Петах-Тикве.

Загорелое лицо госпожи Эпштейн, под коротко стрижеными, почти седыми волосами, тоже было обеспокоенным:

– Лондон немцы бомбят, – Циона подпевала детям, у нее был хороший голос, – дочка ее там, Клара, с мужем. У госпожи Эпштейн четверо внуков. Она волнуется… – отдельно от других сидела стайка парней в британском хаки, с повязками на рукавах кителей. Циона смотрела на шестиконечные звезды. С началом войны некоторые жители ишува записались в еврейские батальоны, при британской армии. Ребят отпустили на праздник. Они приехали в Кирьят Анавим на военном грузовике.

– Яир подобных людей предателями называет… – Штерна, как и все высшее командование Иргуна, прошлой осенью, с началом войны, арестовали. Доктора Судакова от тюрьмы спасло только то, что он был в Европе. По возвращении дяди в Израиль, он встречался с освобожденным к тому времени Штерном, в Тель-Авиве. О чем они говорили, девочка понятия не имела.

Летом в местных газетах, появились сообщения об ограблении банков и нападениях на британских полицейских. Группу Яира англичане, презрительно, называли «Бандой Штерна». Циона не знала, примкнул к ним Итамар, или нет. С Цилой он подобными вещами не делился, сколько Циона ни просила подругу об этом выведать.

– Он говорит, что это мужские дела… – обреченно вздохнула Цила, – мне двенадцать, я девочка… – Циона подняла голову от книги. Подруга учила ее венгерскому. С госпожой Эпштейн Циона говорила по-немецки, а с Розой, по-французски.

– Шовинист, – сочно отозвалась Циона, грызя кончик карандаша, – он в марокканского деда такой. Ты знаешь, что его дед приехал сюда с двумя женами, в конце прошлого века? – Цила открыла рот. Циона положила на стол длинные ноги, в шортах:

– У них так можно, – она помахала рукой, – в Северной Африке, в Ираке, в Иране. Раввины им позволяют… – Циона хихикнула:

– Авраам помнит, он мне рассказывал. К деду Итамара вся Петах-Тиква ходила, на двух жен посмотреть… – дети выстраивались в шеренги, с деревянными винтовками.

Циона взглянула на темные, тяжелые волосы Розы. Девушка пришла на праздник в коротких шортах, коричневого холста, в расстегнутой на груди белой рубашке. Когда Роза появлялась где-то, работа немедленно останавливалась:

– Достаточно, чтобы там был хоть один мужчина… – усмехнулась Циона, – и сейчас все от нее глаз не отводят. Ребята из Бригады, кажется, сознание потеряют, прямо здесь… – Роза работала в прачечной, заведуя ремонтом одежды. Она учила Циону красиво двигаться, и пользоваться столовым серебром. В кибуце его не водилось, Роза брала стальные приборы, из кухни. Цила тоже кое-что помнила, после жизни в Будапеште. Роза ее хвалила.

– Зачем? – Циона закатывала глаза: «Зачем нам знать, как открывать устриц? В Израиле их никогда не водилось. Раввины их запрещают…»

– На всякий случай, – Роза выпускала дым из темно-красных, красивых губ, – вдруг пригодится… – она сказала Ционе, что девочка может стать моделью. Роза, одобрительно, прищурилась:

– Один метр семьдесят сантиметров, и ты еще растешь. И с каблуков больше не падаешь… – они расхохотались. В первый раз, пройдясь по комнате в туфлях Розы, с набитой в носок газетой, Циона зашаталась. Девочка едва не растянула щиколотку, полетев на пол.

– Все равно, я стану солдатом, как Авраам… – Циона, упрямо, закусила губу. Осенью она играла с филармоническим оркестром, в Тель-Авиве. Зал устроил овацию, дирижер поцеловал ей руку. Циона тогда впервые вышла на сцену в платье:

– У Розы очень красивая одежда, – невольно подумала Циона, – как у кинозвезд… – в Палестине продавали американские женские журналы. Девочка разглядывала их в газетных ларьках. До бомбежки Тель-Авива Итамар повез девочек в порт, показать «Хану». Яхта стояла в Яффо. Юноша заметил:

– Мы ее, как это сказать, скоро модернизируем. Не здесь… – он погладил дерево штурвала, – здесь много посторонних глаз. Порт британцами кишит… – Циона понимала, что яхту отгонят на север, к уединенным берегам, и оснастят оружием.

Она беспокоилась за дядю. Авраам, с группой, должен был вернуться со дня на день:

– Теперь и через Грецию дорога закрыта… – дети подняли флаг Израиля, зрители подхватили песню, – итальянцы страну оккупировали… – вчера Циону позвали в канцелярию кибуца.

Дядя звонил из Хайфы, в хорошем настроении:

– Все прошло отлично, – коротко сказал доктор Судаков, – на днях окажусь дома… – Циона не стала спрашивать, как он добрался, с группой, до Израиля. Дядя все равно бы ничего не сказал. Дети убежали. Подождав, пока взрослые выстроятся на сцене, Циона заиграла «Бывали ночи».

– Хайю лейлот, ани отам зохерет… – песня была о юноше, вспоминавшем девушку, возлюбленную, сшившую ему рубашку:

– У англичан тоже такая мелодия есть, старая… – Циона знала, что у них есть родня в Англии, но видела семью только на фото. Дядя говорил, что они никакого отношения к британским оккупантам не имеют:

– Я вообще никого не встречала, – поняла Циона, – только раввина Горовица. Он жил в Каунасе, Авраам тоже туда ездил. Он мне расскажет все новости… – спины хора закрывали от нее зрительный зал.

Увидев проблеск рыжих волос на сцене, Авраам, невольно, улыбнулся:

– Как будто бы и не уезжал… – он подхватил из корзины гроздь сладкого винограда. Авраам был в штатском костюме, без пиджака, в запыленных, грубых ботинках. Они с группой успели сесть на корабль в Салониках, до начала итальянской оккупации Греции. Из Бейрута они пошли пешком, через горы. Устроив ребят и девушек в северных кибуцах, Авраам поймал попутный грузовик на юг.

Охранники на посту, в Кирьят Анавим, обрадовались:

– Только праздник начался, ты вовремя. А у нас… – Авраам отмахнулся:

– Все потом. Хочу выпить и потанцевать. Надеюсь, появились новые девушки… – охранники, переглянувшись, уверили его: «Сам увидишь». Бросив пиджак на топчан в комнате, Авраам напомнил себе, что завтра надо забрать почту, из канцелярии. Подумав о Регине, он покрутил рыжей головой:

– Не бежать же мне было, за ней. Она приняла решение, это ее выбор. Она права, нельзя жить с человеком, который тебе не нравится. Это не одна ночь, здесь можно не думать… – он усмехнулся: «Я и не буду».

Рядом с госпожой Эпштейн, Авраам заметил незнакомую, темноволосую девушку. Тяжелые локоны падали на плечи, в белой рубашке. Тихонько присвистнув, он пробрался на пустое место, рядом. Она курила папиросу, смотря на сцену. Авраам увидел густые ресницы, темно-красные губы, поднимающуюся на высокой груди, расстегнутую блузу. От нее сладко пахло пряностями: