Влюбленным вход воспрещен! - Наталья Александрова

– Что?! – я взглянула на нее, как на сумасшедшую.

– Что слышала! – повторила она сквозь зубы. – Я выстрелю тебе в висок, а потом протру рукоятку пистолета и вложу ее в твою руку! Так что на рукоятке останутся только твои отпечатки, и эта смерть будет выглядеть как самоубийство! А чтобы ни у кого не осталось сомнений – ты напишешь предсмертную записку, в которой скажешь, что не можешь жить после того, как утратила веру в человечество…

– Ты что, думаешь, кто-нибудь поверит в такую чушь?

– Еще как поверят! Знаешь, сколько людей каждый день кончают с собой по еще более незначительным причинам? Сумасшедших на свете много, а ты, сестричка, перенесла такой стресс, что вполне могла съехать с катушек!

Я увидела лихорадочный блеск в ее глазах – и поняла, что она ни перед чем не остановится, непременно доведет свой чудовищный план до конца. Мне оставалось только тянуть время в надежде на какой-то счастливый случай.

– Раз уж ты все решила, – проговорила я неуверенным, дрожащим голосом. – Раз уж мне так или иначе конец – объясни хотя бы, зачем тебе все это? Почему ты не захотела тихо-мирно поделиться мамочкиными деньгами с сестрами? Как я понимаю, денег там до черта, нам бы всем вполне хватило!

– Хватило? – Ирина истерически захохотала. – Так ты не знаешь, сестричка, что учудила наша мамочка? Ах, ну да, откуда же тебе знать! Ведь ты ее много лет в глаза не видела… так вот, она жила себе припеваючи, похоронив своего старичка и захапав все его денежки… Между нами говоря, довольно противный был старикашка, зануда и скупердяй, денег у него вечно было не допроситься.

Еще бы, Кирилл говорил, что аппетиты у моей младшенькой сестрички просто астрономические, все ей мало…

– И вот у нее выросла какая-то блямба на боку, мамаша всполошилась и решила составить завещание! – продолжала Ирина. – И эта старая идиотка надумала оставить большую часть своего состояния разным благотворительным фондам! Видите ли, на старости лет задумалась о душе! Ранчо в Монтане она завещала санаторию для бедняков, страдающих легочными заболеваниями, квартиру в Нью-Йорке – обществу неимущих студентов, они там устроят общежитие, а виллу в Майами – реабилитационному центру для исправляющихся наркоманов… представляю, во что эти козлы превратят нашу замечательную виллу! В общем, расписала почти все имущество, когда, наконец, вспомнила о своих собственных дочерях. Ну, и разделила между нами остаток денежных средств – жалких десять миллионов…

– Десять миллионов долларов? – переспросила я уважительно. – Но это же очень много!

– Много?! – воскликнула Ирина. – Ты не знаешь, сестричка, что такое много! Но она даже этими грошами распорядилась по-свински! Заявила, видите ли, что я и так выросла в прекрасных условиях, а вы двое терпели нищету и лишения. Особенно почему-то ты. И справедливость требует компенсировать вам трудное детство. Справедливость! Ненавижу это слово… На самом деле, если уж говорить по справедливости, она должна была оставить все мне – ведь я привыкла к хорошей жизни, а отвыкать от хорошего всегда труднее. Ты-то и так живешь в нищете. – Ирина оглядела мою комнату презрительным взглядом. – Ты к этому привыкла, так что деньги тебе не нужны…

– Интересно, почему это… – проговорила я, но она меня не слушала, она продолжала свой страстный монолог.

– На самом-то деле справедливость здесь ни при чем, просто я с ней постоянно собачилась, вот она и решила отплатить мне… Короче, она завещала тебе пять миллионов, Ольге – четыре, а мне – всего один миллион!

– Целый миллион долларов! – проговорила я с совершенно другой интонацией.

– Целый миллион! – передразнила Ирина. – Да всего один миллион! Жалкий миллион! Мне его не хватит и на год приличной жизни! Что мне оставалось? Если не позаботишься о себе сама – кто еще позаботится о бедной девушке?

Тут она спохватилась, что зря теряет время, схватила листок бумаги, ручку и сунула мне:

– Ладно, хватит болтать. Пиши предсмертную записку! Сбереги нам время и нервы – не заставляй меня обращаться с тобой жестоко!

– Еще чего! – Я отбросила листок. – Чтобы я сама себе написала смертный приговор? Не дождешься! Будешь меня пытать? Но тогда кто поверит в мое самоубийство?

– Не хочешь? Ну и ладно, черт с тобой! – она неожиданно легко уступила. – Тогда я напечатаю эту записку на твоем принтере. Ты ведь компьютерщик, так что все поверят, что даже эту записку набрала на компьютере…

Она хотела еще что-то сказать, но в это время во входную дверь кто-то позвонил.

– Ты кого-нибудь ждешь? – проговорила Ирина, насторожившись.

– Нет, – ответила я честно. – У соседей свои ключи, так что это наверняка не они.

Тут я сообразила, что ляпнула глупость, нужно было сказать, что я жду в гости взвод спецназовцев и соседнее отделение милиции в полном составе.

Звонили в дверь очень настойчиво, потом стукнули кулаком.

– Вот что, сестричка, – Ирина закусила губу, задумчиво взглянула на пистолет. – Сейчас мы с тобой пойдем в прихожую, ты выяснишь, кто это пришел, и под любым предлогом отделаешься от этого человека, отправишь его прочь. Я буду стоять рядом, и если только ты попытаешься сказать что-то лишнее или как-то еще сигнализировать, что у тебя не все в порядке, – я пристрелю тебя на месте! Понятно, что тогда лопнет версия самоубийства, но тебе, сестричка, от этого легче не станет!

Она пристально, исподлобья посмотрела на меня и спросила:

– Ты все поняла?

– Поняла, – я кивнула, и была при этом вполне искренна: в ее глазах горела такая решимость, что я не сомневалась – она нажмет на курок.

– А если поняла – пойдем!

Мы вышли в прихожую. Ирина встала сбоку, так, чтобы ее не было видно из-за двери. Я накинула дверную цепочку, повернула замок и приоткрыла дверь:

– Кто здесь?

За дверью стоял Кирилл, возле его ног отирался Черчилль.

– Это ты? – проговорила я немного дрожащим голосом и сделала вид, что зеваю. – А я задремала, поэтому не сразу услышала звонок…

– Ты извини, что я так внезапно… – Кирилл взглянул на Черчилля и поправился: – Что мы без приглашения… дело в том, что я должен предупредить тебя – Ирина сбежала. Милиция повезла ее на следственный эксперимент, и там они лопухнулись… короче, она опять на свободе.

Он нерешительно взглянул на меня, словно намекая, что не грех бы и впустить их с Черчиллем в квартиру, но я сделала вид, что ничего не поняла.

– Конечно, – продолжил Кирилл. – Конечно, я не думаю, что она решится снова напасть на тебя, но все же ты должна быть осторожна…

«Черта с два не решится!» – подумала я, и взглянула на него выразительно, но он понял этот взгляд превратно и все-таки произнес то, на что прежде только намекал:

– Так ты нас не впустишь? Честно говоря, мы с Черчиллем не отказались бы от чашки чаю…