Безмолвный крик - Энн Перри

– Прошу вас, не нужно меня успокаивать, мисс Лэттерли. Мне кажется, я уже готова к любой правде. – Едва заметная улыбка мелькнула у нее на лице и исчезла. – Сегодня утром я получила письмо от Амалии. Она пишет о таких условиях в Индии, что я чувствую себя полным ничтожеством, сидя здесь перед камином и располагая всем, что нужно человеку для физического комфорта и безопасности. И я еще воображаю, будто мне есть на что жаловаться. Вы, должно быть, знали многих солдат, мисс Лэттерли?

– Да…

– И их жен?

– Да. Нескольких знала. – Она удивилась, почему Сильвестра спрашивает об этом.

– Амалия кое-что написала мне про мятеж в Индии, – продолжала хозяйка дома. – Конечно, прошло уже три года, знаю, но, кажется, обстоятельства там переменились навсегда. Туда отправляют все больше и больше белых женщин, чтобы те составили компанию своим мужьям. Амалия пишет, это для того, чтобы держать их подальше от индианок, чтобы их снова не застали врасплох. Она считает, что доверять им больше нельзя. Вы полагаете, она права?

– Очень похоже, – откровенно сказала Эстер. Об обстоятельствах индийского восстания она знала немногое. Оно случилось ближе к концу Крымской войны, когда мисс Лэттерли была угнетена трагической кончиной обоих родителей и озабочена поисками средств для существования; по возвращении в Англию приходилось приспосабливаться к совершенно другому образу жизни.

Она пыталась адаптироваться к жизни одинокой женщины, давно упустившей лучшие для замужества годы и не обладающей ни связями, которые бы сделали ее завидной невестой, ни деньгами, на которые можно прожить, ни внушительным приданым. К несчастью, Эстер не могла похвастаться природной красотой, не умела обольщать и не обладала послушным нравом. Все это делало задачу выживания крайне сложной.

Ей довелось читать пугающие истории и слышать рассказы об умирающих от голода, о массовых убийствах, но она не знала ни одного человека, причастного к этим событиям лично.

– Трудно представить себе подобные зверства, – задумчиво сказала Сильвестра. – Теперь я начинаю понимать, насколько мало знаю. Все так тревожно… – Она помолчала, держа в замерших руках вышивку. – Там иногда происходят удивительные вещи. Амалия описала мне один невероятный случай… – Глядя куда-то вдаль, она сокрушенно покачала головой. – Речь шла об особенно жестокой осаде, кажется, Канпура. Три недели там голодали женщины и дети, потом выживших отвели к реке и посадили в лодки, и на них напали местные солдаты – кажется, их называют сипаи. Уцелело сто двадцать пять человек. Их заперли в здании, известном как Бибигур, и за следующие восемнадцать дней всех перерезали мясники, которых специально для этих целей привели с рынка.

Эстер не перебивала.

– Потом, когда Хайлендский полк освободил Канпур, солдаты нашли изуродованные тела – и страшно отомстили, перебив всех сипаев, каких нашли. Это я говорю к тому, что Амалия пишет, как одна солдатка по имени Бриджит Уиддоусон во время осады стерегла одиннадцать мятежников, потому что мужчин не хватало. Она отлично справилась с поручением, расхаживая перед пленными весь день и пугая их так, что они шевельнуться боялись. А когда ее заменили настоящим солдатом, они все сбежали. Разве это не замечательно?

– Да, действительно, – искренне согласилась Эстер. Она видела изумление и восхищение в глазах Сильвестры. Что-то подсказывало ей, что одиночество в этом доме без супруга, ограничения, накладываемые обществом на вдов, и вынужденное безделье превратят ее жизнь в тюремное заключение. А инвалидность Риса со временем лишь усугубит картину. – Но жара и эндемические заболевания – вещи, по-моему, очень неприятные, – предупредила Эстер.

– Вот как? – Это был вопрос, а не пустое замечание. – Почему вы поехали в Крым, мисс Лэттерли?

Эстер смутилась.

– О, простите, – немедленно извинилась Сильвестра. – Это неуместный вопрос. У вас могут быть личные причины, меня не касающиеся. Прошу прощения.

Эстер поняла, о чем подумала Сильвестра, и рассмеялась.

– Дело не в разбитом сердце, уверяю вас. Мне хотелось приключений, возможности воспользоваться своим умом и способностями там, где я буду нужна и свободна от предрассудков относительно женской самостоятельности.

– Полагаю, вы добились своего? – Лицо Сильвестры выражало живой интерес.

Эстер улыбнулась.

– Несомненно.

– Мой муж восхищался бы вами, – уверенно сказала миссис Дафф. – Он любил смелых и находчивых, тех, кто стремится быть не похожим на других… – Она загрустила. – Я иногда думаю, как бы он отнесся к поездке в Индию или, может быть, в Африку. Его беспокоили письма Амалии, но у меня такое чувство, что они также будили в нем непоседливый нрав и что-то вроде зависти. Ему понравились бы новые горизонты, трудности, открытия, возможность руководить чем-то большим… Он был выдающийся человек, мисс Лэттерли. И обладал замечательным умом. Амалия унаследовала смелость от него, и Констанс тоже.

– А Рис? – тихо спросила Эстер.

На лицо Сильвестры снова легла тень.

– Да… Рис тоже. Муж очень надеялся на Риса. Ужасно это говорить, но я в каком-то смысле рада, что Лейтон не дожил, чтобы увидеть такое… Рис так болен, не может говорить… и так… так изменился! – Она покачала головой. – Для него это было бы невыносимо. – Опустила взгляд на свои руки. – А потом мне так хотелось бы, чтобы Лейтон пожил подольше, чтобы они стали ближе друг другу… Теперь уже слишком поздно. Рис никогда не сможет поговорить с ним как мужчина с мужчиной, никогда не оценит его качеств, как я.

Эстер размышляла о версии Монка, о его ви`дении того, что произошло в темном переулке Сент-Джайлза. Она от всей души надеялась, что он ошибается. Это было бы чудовищно. Сильвестра не переживет этого, сохранив здравый рассудок.

– Вам нужно рассказать Рису, – сказала она вслух. – Вы очень многое можете рассказать, чтобы он понял характер отца, узнал о его талантах. Когда Рис выздоровеет, ему потребуются ваша дружба и участие.

– Вы так думаете? – быстро спросила Сильвестра. Надежда в ее глазах сменилась сомнением. – Сейчас, кажется, даже мое присутствие раздражает его. В нем столько злости, мисс Лэттерли… Вы что-нибудь понимаете?

Эстер не понимала, и скрытая жестокость Риса пугала ее. Она уже видела, как он получает удовольствие, причиняя другим боль, и у нее всякий раз холодело сердце – сильнее, чем от слов Монка.

– Осмелюсь предположить, что это всего лишь раздражение, вызванное неспособностью говорить, – солгала она. – И, конечно, физической болью.

– Да… да, полагаю, так. – И Сильвестра снова принялась за вышивку.

Вошла горничная, помешала в камине и забрала ведро, чтобы наполнить его углем.

* * *

Следующим вечером, как и обещала, заглянула Фиделис Кинэстон. Сильвестра настояла, чтобы Эстер отдохнула от Эбери-стрит и занялась, чем пожелает, – например, навестила друзей. Та с удовольствием согласилась, тем более что Оливер Рэтбоун снова пригласил ее на ужин и, если она не против, в театр.