Цена нелюбви - Лайонел Шрайвер

Что касается наших отношений, то к тому лету я привыкла скрывать от тебя кое-что, но более всего то, что считала преступлениями: мое чудовищное равнодушие при рождении Кевина, мое отвращение к нашему дому. Хотя все мы в какой-то степени скрываем друг от друга какофонию ужасов, царящих в наших головах, даже эти неосязаемые недоговоренности печалили меня. Только одно дело — держать в тайне ужас, охватывающий меня, когда подходило время забирать нашего сына из школы, и совсем другое — не считать нужным сказать тебе: «О, между прочим, я сломала ему руку». Однако самые порочные мысли не занимали пространства в моем теле, в то время как трехмерный секрет ощущался проглоченным пушечным ядром.

Ты казался таким далеким. Я с тоской смотрела, как ты раздеваешься по вечерам, и не удивилась бы, если бы ты прошел сквозь мое тело, как сквозь лунный свет. Наблюдая, как ты на заднем дворе учишь Кевина ловить бейсбольный мяч рукавицей кэтчера, надетой на его здоровую правую руку — если честно, он более ловко управлялся с шаром, слепленным из пиццы, — я прижимала ладонь к согретому солнцем оконному стеклу, как к призрачному барьеру, возведенному головокружительной доброжелательностью и болезненным ощущением отторжения, которые мучили бы меня, если бы я уже умерла. Даже когда я клала ладонь на твою грудь, мне казалось, что я не могу коснуться тебя, будто каждый раз под снятой одеждой оставалась рабочая рубашка из магазина Л.Л. Бина, как очередная шляпа несчастного Бартоломью, появляющаяся снова и снова.

Мы с тобой никуда больше не выходили вдвоем: ни посмотреть «Преступления и проступки», ни перекусить в «Ривер-клаб» в Найаке, и уж тем более не развлечься в «Юнион-сквер- кафе» в городе. Мы действительно испытывали трудности с приходящими нянями, но ты довольно спокойно смирился с нашим домашним образом жизни, посвящая светлые летние вечера обучению Кевина броскам и правилам бейсбола. Ты совершенно не замечал полного отсутствия его интереса ко всем видам спорта, и это немного мучило меня, но самым страшным разочарованием было то, что ты вовсе не жаждал проводить свободное время со своей женой.

Какой смысл теперь говорить об этом. Я ревновала. И я была одинока.

Где-то в конце августа раздалась гневная, непрерывная трель дверного звонка. Из кухни я услышала твой разговор с нашим ближайшим соседом.

— Скажи своему парню, что это не шуточки! — воскликнул Роджер Корли.

— Эй, успокойся, Родж! — сказал ты. — Чтобы критиковать чье-то чувство юмора, сначала надо пошутить.

Несмотря на шутливый тон, ты не пригласил Роджера войти, а выглянув в вестибюль, я заметила, что ты приоткрыл дверь всего лишь наполовину.

— Только что Трент скатился на велосипеде с того большого холма на Палисад-Пэрид, потерял управление и приземлился в кусты! Он здорово расшибся.

Я старалась сохранять с супругами Корли дружеские отношения. Их сын Трент был на год-два старше Кевина. Хотя первоначальный энтузиазм Мойры Корли по организации совместных игр наших детей иссяк без всяких объяснений, она однажды любезно проявила интерес к моим армянским корням, и я только накануне занесла ей свежеиспеченную армянскую кяту — ты когда-нибудь скучаешь по ней? — этот сладкий, до безобразия маслянистый, слоеный хлеб, печь который научила меня моя мать. Приятельские отношения с соседями — один из немногих плюсов загородной жизни, и я испугалась, что открытая лишь наполовину входная дверь будет воспринята как первое проявление враждебности.

— Роджер, — сказала я из-за твоей спины, вытирая руки кухонным полотенцем, — зайди-ка и расскажи нам об этом. Ты, кажется, расстроен.

Когда мы все переместились в гостиную, я заметила некоторую нелепость облика Роджера: живот, выпирающий из велосипедных, обтягивающих трусов, и косолапость из-за велосипедных туфель. Ты отступил за кресло, словно воздвигнув между собой и Роджером военное укрепление, и произнес:

— Я очень сожалею о том, что произошло с Трентом, но, может, тебе стоит поговорить с ним об основах безопасности при катании на велосипеде.

— Он знает основы, — сказал Роджер. — Например, то, что нельзя оставлять блокировку на одном из колес открытой.

— Ты думаешь, что случилось именно это? — спросила я.

— Трент сказал, что переднее колесо начало вихлять. Мы проверили велосипед, и оказалось, что блокировка не просто отказала; она была провернута несколько раз, чтобы ослабить вилку. И без Шерлока Холмса ясно, что это сделал Кевин!

— Минуточку! — воскликнул ты. — Это чертовски...

— Вчера утром Трент катался на велосипеде, и не было никаких проблем. После этого никого не было рядом, кроме тебя, Евы и вашего сына. — Роджер снизил громкость. — Я хочу поблагодарить вас за хлеб. Он был очень вкусным, и мы ценим ваше внимание, но нам не нравится возня Кевина с велосипедом Трента. Если бы Трент ехал чуточку быстрее или по оживленной улице, он мог погибнуть.

— Слишком много предположений, — проворчал ты. — Блокировка могла соскочить при аварии Трента.

— Никоим образом. Я сам велосипедист и не раз падал. Блокировка никогда не раскрывается полностью, тем более не проворачивается сама по себе, ослабляя пружину.

— Даже если Кевин это сделал, — вклинилась я (чем заработала твой мрачный взгляд), — может, он просто не знал, для чего нужен тот рычаг, что, открывая его, он создает опасную ситуацию.

— По этой версии, ваш сын — тупица. Но Трент его тупицей не считает, — пробормотал Роджер.

— Послушай, — сказал ты. — Может, Трент играл с блокировкой и теперь пытается свалить с больной головы на здоровую. Но это не значит, что отвечать должен мой сын. А теперь, прошу нас извинить, у нас дела во дворе.

После ухода Роджера меня охватило неприятное предчувствие: не дождусь я ирландского хлеба из пресного теста, коим обещала отблагодарить меня Мойра.

— Господи, иногда я думаю, что ты права, — сказал ты, меряя шагами гостиную. — Стоит теперь ребенку ободрать коленку, и сразу же начинают искать виновного. Страна полностью утратила представление о несчастном случае. Разве я ругал тебя, когда Кевин сломал руку? Разве это была чья-то вина? Нет. Неприятности случаются.

— Хочешь поговорить с Кевином о велосипеде Трента сам? Или оставишь это мне?

— Зачем? По-моему, он ничего не сделал.

— Ты, как всегда, ничего не видишь, — прошептала я.

— А ты, как всегда, видишь все.

Обычная наша перепалка — даже без особой язвительности, — поэтому я не понимаю, почему во мне что-то оборвалось, как в блокировке Трента Корли. Может, потому, что теперь это действительно стало для нас обычным, а когда-то так не было. Я зажмурилась, вцепилась в спинку кресла, только что защищавшего нас от странных обвинений Роджера Корли. Если честно, я даже не представляла, что скажу, пока слова не сорвались с моих губ.