Секрет каллиграфа - Рафик Шами

Понимающе кивнув, Хамид Фарси подмахнул документ.

А на следующий день Назри позвонил каллиграфу, чтобы дать ему указания относительно своего заказа.

— Не забывайте про золото, — повторял он. — Напишите, что за удовольствие видеть ее глаза и целовать родинку на ее животе я готов отдать столько золота, сколько весит она сама, или что-нибудь в этом роде. Так или иначе, в письме должно быть упомянуто золото.

— Счастливица! — кричал Хамид в трубку. — Половина женщин Дамаска ляжет к вашим ногам за мешок хлопка, не говоря уже о золоте.

— Это так, — отвечал Назри. — Но сердце — дикий зверь. Его невозможно приручить и подчинить голосу разума.

— «Сердце — дикий зверь…» — повторил каллиграф нараспев. — Это вы красиво сказали, я запишу. У меня уже есть набросок, думаю, вам должно понравиться. Две страницы обычного формата, но бумага из Китая, очень тонкая и ручной выделки. Белая как снег, поэтому черный шрифт будет смотреться на ней потрясающе. Некоторые слова я выделю сусальным золотом. Через два дня вы его получите. Ваш любезный управляющий уже сообщил вам, что договор подписан? Он передал мне ключи. Прошлой ночью я не смог сдержаться и отправился на Багдадскую улицу посмотреть особняк. Поистине это жемчужина, а не дом! Вы не преувеличивали. К началу января мраморные доски будут готовы.

— «Доски», вы сказали? — удивился Назри. — Разве у вас так много жертвователей?

— На одной я хочу перечислить самых видных наших меценатов и друзей школы, — пояснил Фарси, — и здесь вы, конечно, будете на первом месте. На второй — всех остальных.

У Назри возник оригинальный план по поводу доставки своего признания красавице. Несколько дней назад он отказался от идеи отыскать ее переулок и передать письмо лично или через посыльного.

Он пытался определить местоположение дома. Трудно было разглядеть входную дверь из окна мансарды. Однако Назри заметил необычный коричневый цвет желоба и надеялся сориентироваться по этому признаку.

Не успел он, однако, свернуть с Прямой улицы в переулок загадочной незнакомки, как услышал голос своего дальнего родственника Балаля Аббани. Это был человек недалекого ума, но с длинным языком. Когда-то он попал в аварию и теперь, парализованный, круглые сутки смотрел в окно.

— Кого я вижу! — прохрипел омерзительный голос. — Кузен Назри Аббани! Что ты делаешь в нашем переулке? Или опять обрюхатил кого-то и теперь носишь алименты?

Тут Балаль рассмеялся так грязно, что Назри пожелал ему немедленной смерти.

— Добрый день, — только и ответил он, пробегая мимо окна кузена.

Однако не успел Назри сделать и десяти шагов, как его настигла новая неожиданность. Откуда ни возьмись, появилась сестра одного из его арендаторов и схватила его за локоть. Очевидно, женщина намеревалась поцеловать Назри руку и крикнула во двор дома, который снимал у Аббани ее брат:

— Вот он, наш великодушный хозяин! Выйдите же посмотреть на этого благородного человека!

Аббани вырвался и ускорил шаг, проклиная свое невезение. Он слышал, как женщина сказала проходившей мимо соседке:

— Какой стеснительный! Настоящий Аббани!

А еще через пять метров его окликнул какой-то нищий.

— Господин Аббани? — хрипло прокричал он. — Какая неожиданность!

Пока Назри недоумевал, откуда проходимцу известно его имя, тот вцепился ему в рукав. Аббани стряхнул его, однако был так расстроен, что не только потерял надежду найти дом красавицы, но и всякое понятие о том, где находится и как ему вернуться назад.

«Нет, — подумал он, — этот переулок — минное поле». Сколько еще таких, как кузен, сестра арендатора или этот нищий, готовых втоптать в грязь его репутацию, торчит сейчас под дверьми и окнами? Назри вспомнил историю одного влюбленного, сорок лет выжидавшего случая незаметно сунуть женщине письмо. Когда ему наконец удалось это сделать, у нее было четверо сыновей и двадцать внуков.

«Я не пойду по этому пути», — решил Аббани. Тут он увидел, как мальчишки играют с аккуратно сложенными «ласточками» рядом с мечетью Омейядов, и в голову ему пришла необычная идея: «Почему бы мне не сложить из бумаги птицу и не пустить ее вместе с письмом со своей мансарды в ее двор?»

Прием у окулиста занял не много времени. Осмотрев за пять минут больной глаз, доктор Фарах успокоил Аббани и его супругу, назначил препарат и выписал чек на тридцать лир.

— Как дорого! — возмутилась Ламия за дверью кабинета.

Назри показал на висевший на стене рекламный щит, где были выставлены сертификаты из больниц Нью-Йорка, Лондона, Лиона, Мадрида и Франкфурта как свидетельства высокой квалификации Фараха.

— Кто-то должен оплачивать путешествия в эти прекрасные страны, — заметил он.

Вернувшись в дом Ламии, Назри принялся складывать «ласточек» и пускать их с балкона второго этажа. Четыре старшие дочери радостно прыгали вокруг него, две младшие тыкали пальцами в бумажных птиц, которые стремительно пикировали или рисовали в воздухе изящные петли, чтобы застрять потом в кроне какого-нибудь садового дерева или просто приземлиться «на брюхо», как самолеты в аварийных случаях.

Наблюдая за ними, Назри сделал вывод о ненадежности «ласточек». Некоторые из них, подхваченные порывом ветра, улетали даже в соседский двор. У Аббани дыхание перехватило от гнева, когда он подумал о том, что послание может получить соседка прекрасной незнакомки и прочитать его кузену Балалю.

«Что с ним?» — недоумевала Ламия.

Никогда прежде она не видела, чтобы Назри так играл с дочерьми. Тем более в такой холодный, хотя и солнечный, декабрьский день.

Наконец третья по старшинству девочка, Самира, которой надоело складывать «ласточек», решила сделать проще: она три раза свернула листок, так что он стал похож на линейку, а потом еще раз согнула его посередине буквой «V» и бросила вниз. Листок опускался медленно, кружась в воздухе подобно пропеллеру вертолета, пока не приземлился недалеко от балкона. Назри был в восторге.

— Вот оно! — закричал он.

После чего сложил из бумаги такую же фигуру, утяжелив ее по центру монетой, которую закрепил небольшим количеством клея. На этот раз «вертолет» пошел вниз строго вертикально и сел точно под балконом.

Через неделю после подписания договора в самой большой комнате здания новой школы собралось около сорока мужчин. Поскольку ни столов, ни стульев в помещении еще не было, Хамид позаботился о том, чтобы пол застелили коврами. Расположившись на них и попивая чай, гости слушали доклад председателя собрания Хамида Фарси, которого они называли Великим магистром. Он по пунктам объяснял важнейшие принципы организации обучения и говорил уверенно, как генерал перед хорошо спланированной битвой. За его спиной на стене был прикреплен набросок вывески, пока еще на бумаге: «Школа каллиграфии имени Ибн Муклы».